С 24 февраля 2022 года мы живем в новой реальности. Она коснулась всех людей на Земле, но ученых задела особо. Международные научные связи, проекты, традиции, которые складывались десятилетиями, разрушаются на глазах. Мы попросили представителей разных научных областей ответить на вопросы о том, как повлияла война на их деятельность и на них лично.
1. Наука. Как вы оцениваете изменения в науке спустя год после вторжения России в Украину?
2. Коллеги. Что изменилось непосредственно в вашей профессиональной среде, в ваших научных группах, организациях, сообществах?
3. Личное. Как этот год войны повлиял лично на вас? Что вы поняли для себя?
Игорь Ефимов, профессор биомедицинской инженерии и профессор медицины Северо-Западного Университета, Чикаго, Иллинойс, США.
1. Наука в ведущих мировых научных державах развивается полным ходом. За прошедший год сделано множество открытий. После ковида по всему миру начинают действовать научные конференции. Но это не относится к России.
За год путинской войны против Украины Россия была фактически изолирована мировым научным сообществом как научный партнер. Если всего несколько лет назад представители РАН, РФФИ, МОН и других российских научных организаций и университетов часто приезжали в Вашингтон и другие города США, теперь это полностью прекратилось. Российское посольство в Вашингтоне, когда-то привлекавшее многих на свои музыкальные, научные и культурные события, превратилось в чумной барак, которого все избегают. Это не равно «отмене русской культуры»: музыка Рахманинова, Чайковского постоянно звучит со многих сцен США. Картинные галереи полны работами Кандинского, Шагала и пр.
Однако наука не заметила потери России, так как вклад страны в поиск новых знаний практически приблизился к нулю за последние 30 лет, а после 24 февраля 2022 года произошел обвал до полного нуля. Заметен также массовый исход российских ученых, врачей и инженеров из России в страны Запада. Сегодняшняя ситуация с Россией напоминает то, что происходило по отношению к нацистской Германии в странах антигитлеровской коалиции.
2. Коллеги. Наша научная жизнь идет полным ходом, мало что изменилось, за исключением полного прекращения совместных проектов с российскими университетами. Я лично известил ректора МФТИ Ливанова о прекращении совместных проектов по физиологии сердца человека через пару дней после первого шока от начала Россией полномасштабной войны. Наше русскоязычное сообщество, организованное RASA, высказалось публично и практически единогласно против вероломной братоубийственной войны путинской России против Украины. Конференция RASA, прошедшая в ноябре в Лос-Анджелесе, также в один голос осудила путинскую войну и впервые в своей истории предоставила платформу представителям кино и искусства для обсуждения жизни русскоязычного интеллектуального сообщества во время войны.
Профессиональное научное сообщество США однозначно на стороне Украины. Университеты США идут навстречу ученым и врачам Украины и России, которые были вынуждены из-за войны уехать из своих стран, и облегчают процесс трудоустройства.
3. Лично для меня главный урок — это ужас осознания того, что кровавая история прошлого столетия стала нашей собственной реальностью, и мы как народ ничему не научились, пережив страшное столетие коммунизма и ГУЛАГа. Ужасные реалии «философского парохода» 1922 года стали реальностью в 2022 году. Мы этому посвятили последнюю конференцию RASA. Мы не защитили демократию, которая России досталась такой большой ценой 30 лет назад. Нужно начинать с нуля с новым поколением и бороться за прекрасную демократическую Россию будущего.
Еще один урок — это благодарность коллегам из RASA, которые за редкими исключениями оказались на стороне правды, поддержав Украину, и выступили публично против путинской кровавой бойни. Увы, есть и те, кто, несмотря на десятилетия жизни и работы в США, поддерживают имперские завоевания Путина, считая, что постсоветские границы требуют пересмотра. Но таких — единицы, и они не высказываются публично, как это делают те пропутинские ученые, которые живут в России.
Я также, наконец, почувствовал личную близость с представителями российской науки, которым пришлось уехать из страны в 1920-30-х годах. Я нашел архив Владимира Ипатьева в Северо-Западном университете в Чикаго, где и он, и многие русские ученые, включая меня, работали и работают профессорами. Это теперь стало моей миссией — изучить его личный архив и написать о нем.
Аскольд Иванчик, историк, член-корреспондент Российской академии наук, Академии надписей и изящной словесности (Институт Франции) и Немецкого археологического института, Directeur des recherches , Национальный центр научных исследований (CNRS), Институт по исследованию древности и средневековья Ausonius, Бордо, Франция.
1. Наука в целом, я не думаю, что испытала какие-то существенные изменения. Если же говорить о российской науке, то эти изменения, на мой взгляд, иначе как катастрофическими назвать невозможно. Думаю, что это верно для всех научных областей, но мне виднее ситуация в гуманитарных науках. Российская наука за последние тридцать пять лет привыкла быть частью мировой. Собственно, только так наука и может существовать: она бывает или общемировая, или никакая. Попытки изолировать науку в какой-то одной стране приводят к ее постепенному, а иногда и быстрому умиранию. Мы это наблюдали в тех дисциплинах, которые были изолированы по разным причинам, прежде всего идеологическим, в СССР, а сейчас всего за год степень изоляции российской науки стала даже больше, чем была тогда.
Уже разорваны или разрываются все связи. Во всяком случае, на институциональном уровне, заморожены практически все совместные проекты и коллаборации. Изолированная от внешнего мира российская наука какое-то время сможет продержаться на старых запасах — где-то лучше, где-то хуже — а потом погибнет, если нынешняя ситуация продолжится. Конечно, совсем пустого места не будет, но все большую роль будут играть псевдоученые и доморощенные авторитеты, которые будут что-то там делать «впервые в отечественной науке».
2. Коллеги. Изменилось многое, буквально все. За последние тридцать лет я потратил очень много времени и усилий для того, чтобы российская наука в моей области развивалась как часть мировой науки. Удалось построить несколько исследовательских и образовательных проектов, думаю, довольно успешных, в которых международное сотрудничество играло большую роль. Год назад все это было уничтожено в один день. Я стараюсь сохранить какие-то остатки, в том числе и с надеждой на будущее восстановление, но это становится все труднее. Изоляция российской науки происходит с обеих сторон: и изнутри, и снаружи. Причем сначала речь шла о прекращении сотрудничества с российскими институциями при его сохранении на индивидуальном уровне. И действительно, еще прошлой осенью некоторые из моих молодых коллег без особых проблем участвовали в международных конференциях в европейских странах, другие получали возможность учиться или работать в этих странах, выиграв соответствующие конкурсы. Однако, похоже, сейчас и эти возможности сокращаются. Мне известны случаи, когда посольство Германии отказывает в выдаче визы тем, кто получает приглашение для работы в немецком университете, пройдя непростой отбор в ходе международного конкурса. Обоснование этого решения удивительно: человек работал или работает в государственном учреждении (а где еще в России может работать исследователь?), а значит, тем самым якобы поддерживает политику российской власти и представляет угрозу национальным интересам Германии. В расчет не принимается даже ясно и публично высказанная антивоенная позиция. С другой стороны, российские университеты увольняют преподавателей с европейским паспортом, год назад принявших решение не бросать своих студентов и продолжить им преподавать.
Отдельная и особенно болезненная тема — отношения с украинскими коллегами. Для меня на протяжении всей моей научной карьеры были чрезвычайно важны связи и сотрудничество с ними: моя научная тематика делает это естественным и необходимым. Речь идет не только о рабочих отношениях, многие из моих украинских коллег стали близкими друзьями, и этой дружбе не один десяток лет. Украина для меня — важная часть жизни, не только профессиональной. Я очень рад, что ни один из моих друзей не прервал наших отношений, и я не почувствовал враждебности или отчуждения в отношениях с ними, хотя такой реакции вполне можно было бы ожидать. Но, разумеется, наше сотрудничество сейчас возможно только благодаря моей французской аффилиации. Кстати, могу лишь восхититься мужеством и верностью делу моих украинских друзей и коллег: несмотря на тяжелейшие условия, они продолжают заниматься исследованиями, публиковаться и издавать научные журналы в воюющей стране.
3. Личное. Я думаю, что из всего сказанного выше ясно, что для меня, как и для многих, это было катастрофой — и личной, и профессиональной. Многое пришлось поменять в устройстве жизни и в профессиональных и личных планах; вполне вероятно, что в будущем придется поменять еще больше. При этом моя ситуация, конечно, много лучше, чем у большинства моих украинских и российских коллег, так что грех жаловаться. Насчет того, что я понял, — не могу сказать, что понял что-то такое, чего не понимал раньше. Может быть, стал лучше понимать характер нынешней российской власти, но и в этом отношении у меня особых иллюзий не было и раньше. Пожалуй, глядя вокруг, я понимаю, что общая ситуация могла бы быть гораздо хуже; впрочем, может быть, еще и будет.
Сергей Попов, астрофизик, профессор РАН, доктор физико-математических наук, ведущий научный сотрудник МГУ им. М.В. Ломоносова, associate research officer ICTP, Италия.
1. Наука. В течение примерно 30 лет (РФФИ появился в 1992 г., соросовская программа ISSEP заработала в 1994 г.) постепенно создавалось ощущение, что в России можно заниматься наукой. Это был важный процесс, потому что, мягко говоря, в этом были сомнения, что выражалось в массовом отъезде как ученых, так и выпускников и в конце 80-х — начале 90-х, и позже. В феврале 2022 года все эти три десятилетия созидательной работы разом были перечеркнуты. Не хочу преувеличивать достигнутое за 30 лет, читатели ТрВ-Н прекрасно знают об огромном количестве проблем в организации науки в России и о том, что в последние годы скорее возникал отрицательный тренд. Тем не менее, в основной массе научного сообщества ощущение было достаточно позитивным. Однако война с Украиной, будучи трагедией сама по себе, сильно отбрасывает страну назад во всех смыслах. В том числе и в науке.
- Разом было разрушено международное сотрудничество на уровне выше person-to-person (хотя во многих случаях война так или иначе прервала и взаимоотношения на личном уровне). Для многих коллег это серьезнейший удар, потому что в создание проектов годами (если не десятилетиями) вкладывались силы, время. И все прахом. Яркий пример — отключение немецкого телескопа eROSITA на борту российского спутника «Спектр-РГ».
- Много ученых (и молодых, и не очень) уехало из страны. Особенно после объявления в сентябре так называемой частичной мобилизации.
- У оставшихся в России сейчас много проблем и с закупками, и с поездками на конференции.
- Наконец, возник ряд проблем, связанных с возможностью высказывать свою позицию, да даже просто иметь точку зрения, отличную от официальной. Жесткая самоцензура всегда сказывается на творческом процессе, даже если ограничения не касаются этой деятельности напрямую. Жить в такой духоте мучительно. Отбросить самоцензуру полностью — страшно: мы видим новые примеры заведения дел всего лишь «за лайки», не говоря уже о явных протестах.
В ближайшие годы российская наука будет становиться всё более провинциальной. Меньше прямых международных контактов, меньше совместных проектов с сильными научными группами. Очевидно, не будет никакой международной экспертизы, что пагубно для любой национальной системы организации науки. Россия в одночасье перестала быть привлекательной как место работы для подавляющего большинства сильных зарубежных коллег. Важно понимать, что доля России в сильной мировой науке — на уровне пары процентов (в некоторых областях еще меньше). На контактах с Ираном и Центральной Африкой в науке далеко не уедешь. И даже Китай с Индией и ЮАР тут не помогут. Причем существенно, что быстро этот тренд на провинциализацию не переломить.
Здесь я хочу вернуться к своему исходному тезису. Репутация долго выстраивалась. И в одночасье вернуть ее попросту невозможно. Это и репутация в мире (доверять российским партнерам в долгосрочном проекте или нет), и репутация внутри (стоит идти в российскую науку или нет). Если 10 лет назад вполне нормальным было, когда молодые люди планировали продолжать научную карьеру в России, то теперь таких планов (у конкурентоспособной молодежи) будет все меньше.
Также, наверняка, расходы на фундаментальную науку (в реальных сопоставимых ценах) будут меньше. Больше внимания будет уделяться науке, связанной с ВПК. Даже прикладные исследования, ориентированные на мирное использование, пострадают, потому что будет труднее экспортировать какие-то наукоемкие товары и услуги.
В общем, перспективы фундаментальных наук в России печальны. И это я говорю о естественных науках! У социогуманитариев просто произошла катастрофа. Но об этом они лучше расскажут сами.
2. Коллеги. В ближайшем окружении проблемы в целом дублируют то, что описано в предыдущем пункте. Разве что ни я, ни большинство коллег из ближнего круга не были очень плотно включены в международные проекты, где Россия участвовала бы на уровне государственных организаций.
Первое, что заметно — отъезд ученых, особенно молодежи (хотя многие коллеги моего возраста уехали из-за детей призывного возраста). У меня уехали двое талантливых молодых людей (сильный аспирант и выпускница, которая могла бы стать великолепной аспиранткой). Вообще в нашей небольшой группе уехала почти вся молодежь и несколько сотрудников постарше. В основном — в Германию.
Второе — участие в международных конференциях и организация международных конференций в России. Только мы начали радоваться окончанию пандемии, как столкнулись с заразой посерьезнее. Практически все контакты только по интернету.
Третье — закупки оборудования, программного обеспечения и т.д. Тут и санкции, и проблемы с оплатой. Для астрономов-наблюдателей, которым надо непрерывно апгрейдить свои приборы, это очень чувствительно.
Наконец, изменились взаимоотношения между очень многими людьми. Поляризация мнений усилилась, что в ряде случаев или сделало общение невозможным, или же общение сведено к самому минимуму, а это, если говорить о науке, безусловно, исключает тесные формы продуктивного сотрудничества. Крайне неприятно общаться с людьми, которые, как сорокинские персонажи, съедают свою дневную «норму».
3. Лично у меня еще до начала военного конфликта, где-то в конце 2021 — начале 2022 года, усиливалось очень тягостное ощущение от происходящего в стране. С началом полномасштабной войны довольно быстро произошла существенная переоценка приоритетов, планов и т.д. Хотя до осени я не планировал уезжать из страны, видимо, надеясь на какое-то чудо. Но примерно в октябре стало ясно, что и по личным, и по внешним причинам оставаться в России совсем не хочется. Я искренне восхищаюсь людьми, которые остаются в России и пытаются как-то противостоять происходящему кошмару, хотя бы демонстрируют свою позицию, рискуя попасть под каток репрессий (а многие, очень многие и попадают). В себе я, увы, таких сил не нашел. Сейчас у меня годичный контракт в Международном центре теоретической физики в Триесте. Что будет дальше — увидим. Перспективы не очень светлые. Бросать всё и искать после 50 новое место работы довольно трудно.
T-invariant планирует продолжить публикацию ответов на эти вопросы.
Редакция 24.02.2023