Его идеалом была тихая университетская работа, но жизнь сделала из него «торговца смертью». Имя Георгия Кистяковского не встретишь в учебнике истории. Но именно его знания помогли переломить ход войны и повлияли на политику одной из двух сверхдержав. При том, что она даже не была его родиной.
Кистяковский был одним из разработчиков американской атомной бомбы. Фактически именно он спроектировал пусковой механизм для первого ядерного взрыва в Аламогордо, Нью-Мексико, 16 июля 1945 года.
Белогвардеец Юрий и химик Джордж
Он родился ровно на стыке веков: в 1900 году. Трудно найти время, которое бы меньше подходило для тихой и спокойной профессорской жизни. В Минске уже прошел первый съезд будущей компартии. Пять лет оставалось до первой русской революции. Семнадцать – до падения монархии.
Его отец, социолог и правовед Богдан Александрович застал «золотой век» интеллигенции в Российской империи: время больших мыслей и маленьких дел. Сегодня он вел бы телеграм-канал и пробивался в муниципальные депутаты. Тогда — публиковался в философском сборнике «Вехи», преподавал, даже стал одним из создателей политической партии. «Отец выглядел белой вороной на рубеже столетия, — вспоминал о нем Георгий. — Его труды были посвящены проблемам прав человека, которые представляли непопулярный предмет для занятий в России того времени. Эти вопросы просто никого не интересовали». Сын, кстати, не был исключением.
Интересы Георгия с детства лежали в другой плоскости. Его занимал мир веществ. Еще учась в Киеве, во время войны он наловчился отыскивать на поле боя неразорвавшиеся снаряды, обезвреживать их, а начинку продавать. Юношеский опыт пригодится в будущем, но со сменой ролей: начинку для бомб будет готовить уже он сам. Но об этом позже.
Интерес мальчика заметил дядя, профессор химии в Московском университете. Он помог племяннику поступить в столичную школу и устроил для него редкостную возможность: проводить опыты в университетской химической лаборатории. Но дальше ставить опыты начала сама жизнь — уже над всей страной.
Георгию было 17, когда к власти пришли большевики. Родители, когда-то сами «переболевшие» марксизмом, привили ему недоверие к любым радикальным проектам переустройства мира. Новую власть он не принял и в итоге оказался в Белой армии. Дальше — недолгая служба в кавалерии, эвакуация на пароходе из Крыма, сыпной тиф и турецкий плен. Вспоминать об этом Георгий Богданович не любил.
При содействии британских властей он освободился и поселился в Париже. Снова выручили родственные связи. Уже другой дядя, Игорь Богданович, в годы гражданской войны служивший министром внутренних дел в правительстве независимой Украины, посоветовал молодому человеку поступить в Берлинский университет. И даже заплатил за обучение.
Тяготы войны не отбили у Георгия вкус к науке. Университетский курс он «проглотил» за три с половиной года, а потом в рекордные сроки защитил докторскую диссертацию по фотохимии монооксида хлора и озона. Но тут возникли сложности с трудоустройством. В Германии русских не любили, и эта неприязнь не миновала и академический мир. Возможностей занять достойное место было мало.
По рекомендации научного руководителя, профессора Боденштайна, он получил стипендию в Принстонском университете и поехал в Америку. Это была судьбоносная командировка: Штаты стали его новым домом. Там он женился и вскоре получил работу в Гарварде, с которым остался связан до конца жизни. «Неплохо для человека, который поначалу с трудом объяснялся на ломаном английском», — как скажет его дочь Вера.
Булочки для партизан
Работая в Гарварде, Кистяковский быстро стал одним из лучших, если не лучшим экспертом по взрывчатке. В 1939 году началась Вторая мировая война. В 1940 году президент США Франклин Рузвельт создал Национальный исследовательский комитет по обороне. Джеймс Б. Конант, президент Гарварда, был назначен главой отдела B, который отвечал за бомбы, топливо, газы и химикаты. Он и назначил Кистяковского руководителем отдела А-1, занимавшегося взрывчатыми веществами.
«Кисти» (как называли его коллеги) оказался невероятно продуктивен. Он создал десятки новых химических составов, в том числе то, что позже назовут пластиковой бомбой, а также первую в мире «съедобную» взрывчатку, которая спасла Китай от разгрома. О ней стоит рассказать поподробнее.
В начале войны Японии удалось захватить значительную часть Китая. Возникло партизанское движение, но оно почти целиком зависело от внешней помощи. Оккупационные японские войска досматривали каждый грузовик, и пронести мимо них оружие было делом невероятно сложным. Решение неожиданно нашел Кистяковский, когда ему на глаза попался пакет с мукой.
Работая с гексогеном, он почти случайно открыл его побочный продукт октоген. Он обладал более высокой температурой воспламенения и к тому же по виду был очень похож на муку. Именно с мукой химик и догадался его смешать. Из такой смеси можно было даже делать выпечку. Но достаточно вставить детонатор — и маффин превращался в бомбу.
Для пересылки взрывчатку упаковывали в мешки от «Тети Джемаймы» (популярная в США марка кулинарных изделий) и переправляли через японские КПП. От настоящей муки она не отличалась ни по виду, ни по вкусу. Разве что была несколько грубее по текстуре. Некоторые повстанцы даже соблазнялись ее видом.
В малых дозах она безвредна. Но только в малых. По словам американских координаторов, им приходилось буквально бить подопечных по рукам, чтобы те не отравились. «Однажды наш повар попробовал такой кекс — вероятно, подумал про себя: “эти проклятые американцы просто хотят оставить их себе”, — и чуть не умер», —вспоминал диверсант Фрэнк Глисон. За годы войны китайцы использовали около 15 тонн «Тети Джемаймы», но секрет так и остался не раскрыт.
Георгий Кистяковский. 40-ые годы
Инженеры Апокалипсиса
Но главное дело в жизни Джорджа-Георгия было впереди. В начале сороковых годов на секретной базе Лос-Аламос в США шли работы над оружием небывалой мощи. На создание снарядов, способных превратить в радиоактивный пепел целый город, выделили почти 2 млрд долларов ($23 млрд по сегодняшнему курсe). Единой технологии не было, поэтому к делу подключили сразу две команды: одна проектировала урановый снаряд, а другая — плутониевый.
Технически создать урановую бомбу было проще. Но у нее была масса недостатков. Во-первых, она была очень «прожорливой»: на один снаряд уходило 50 кг урана-235, а получение такого количества урана-235 очень дорого и долго (в природном уране-238 доля урана-235 — менее 1%). Во-вторых, «капризной»: сильный удар мог привести к преждевременной детонации. В-третьих, громоздкой: больше двух метров в длину.
С другой стороны, полным ходом шла наработка оружейного плутония, которого хватило бы сразу на несколько бомб. Но тут ученые уперлись в проблему детонации. Нужно было спроектировать конструкцию так, чтобы до поры до времени масса делящегося вещества в ней была «докритической», а потом моментально становилась «критической». В урановой бомбе критической массы достигали «пушечным» методом: за счет столкновения двух кусков докритической массы с друг с другом. Но для оружейного плутония такой метод он не подходил: из-за нестабильности вещества реакция начиналась слишком рано. Вместо взрыва получился бы просто выброс плутония.
Тогда физики вспомнили об имплозии. При таком взрыве детонация направлена внутрь и как бы сдавливает, «обжимает» со всех сторон помещенный в центр плутониевый шар. Но очень трудно не дать всей конструкции разлететься, пока идет процесс такого «обжима». От того, насколько долго существует активная зона, зависит общая мощность взрыва.
Нужно было добиться идеально сферической взрывной волны, направленной точно к центру снаряда. В середине 40-х годов еще не существовало компьютеров, которые могли бы провести все нужные расчеты. Оставалось уповать на лучшие в мире мозги. Как раз такими и обладал Джордж Кистяковский.
Поначалу он хотел отказаться: он прежде не работал с ядерным топливом, но руководителю Манхэттенского проекта Роберту Оппенгеймеру удалось его уговорить. Для этого он даже допустил невиданную вольность: разрешил дочери Кистяковского Вере навещать его летом (на секретном объекте!). Первое, что сделал Джордж, прибыв на место, — купил пару лошадей для семейных прогулок.
Последние мгновения Земли
То, что поручили Кистяковскому, поначалу казалось физикам невозможным: создать управляемый взрыв, который сожмет плутониевый шарик, как снежок в ладонях. Проблема была в том, что при одновременной детонации нескольких зарядов ударные волны проходят сквозь металл и сталкиваются. Результат оказывается совершенно непредсказуем.
Но способ управлять волной был найден. Для этого физик и математик Джон фон Нейман спроектировал специальные взрывные линзы, которые состояли из быстро сгорающего внешнего слоя и медленно горевшего внутреннего компонента. Действуя как увеличительное стекло, они формировали контуры взрывной волны и направляли её к центру бомбы.
Другим инструментом, с помощью которого можно было управлять взрывом, была собственно взрывчатка. После ряда опытов Кистяковский пришел к идее комбинированного действия двух разных взрывчаток с разной скоростью детонации. Первая (быстрая) должна была создать основную волну, а вторая (медленная) — скорректировать ее и направить точно к ядру.
Спустя месяцы экспериментов нужная комбинация наконец была найдена: в качестве быстрой взрывчатки использовали смесь гексогена, TNT, и торпекса, а медленную — разработали специально по запросу Кистяковского в его Питтсбургской лаборатории. Она получила название баратол.
Когда в июле 1945 года нужные формы для линз наконец были изготовлены и доставлены в лабораторию Кистяковского, на них уже были следы коррозии и мелкие трещины. Химик был в ярости! Сроки поджимали, и ему пришлось исправлять дефекты с помощью стоматологической бормашины и жидкой взрывчатки. Спустя годы он опишет свое состояние в тот момент так: «Я думал, если у меня в руках рванет двадцать три килограмма взрывчатки, я вряд ли это почувствую».
Нервы в те дни были на пределе у всех. В успехе не был уверен никто. Кроме, кажется, самого Кистяковского. Он не дрогнул даже после провала «генеральной репетиции» (с холостым зарядом) за два дня до главного испытания. И даже поспорил с руководителем проекта Робертом Оппенгеймером на свою месячную зарплату, что линзы не подведут.
Утром 16 июля на полигоне Аламогордо обстановка была близка к истеричной. Корпус бомбы даже не успели закрепить болтами, а просто обильно перемотали скотчем. Но дальше все прошло удивительно гладко: 32 капсюля-детонатора, закрепленные на стальном кожухе бомбы, синхронно прорвали наружную оболочку и наткнулись на баратоловую сердцевину. Она погасила первую волну, затем накопившаяся шарообразная лавина добралась до ядра. Реакция пошла!
Мощность взрыва, по расчетам, составила 22 000 тонн в тротиловом эквиваленте. Оппенгеймер ожидал, что она не превысит 300 тонн. Сам Кистяковский прогнозировал 1400. Едва поднявшись на ноги, он первым делом схватил Оппенгеймера за плечо и потребовал свой выигрыш. Хотя увиденное поразило его не меньше, чем остальных. «В конце света — в последнюю миллисекунду существования Земли — последний человек увидит то, что видели мы», — скажет он позднее.
Советник президента
Поначалу многие ученые, трудившиеся над созданием бомбы, не предполагали, к каким последствиям это приведет. «Весной 1945 г, — вспоминал много лет спустя Кистяковский, — представитель военно-морской разведки сообщил нам, что Япония не собирается капитулировать, и высадка американских сил на главные острова будет сопряжена с большими потерями. Это убедило меня, что военное использование атомных бомб было оправданным, потому что я желал положить конец войне как можно быстрее. А затем постепенно стал понимать, что это не так…»
Оппенгеймер произнес пророческие слова: «Сегодня наша гордость не может не быть омрачена глубоким беспокойством. Если атомным бомбам суждено пополнить арсенал средств уничтожения, то неминуемо наступит время, когда человечество проклянет слова Лос-Аламос и Хиросима». Подобные мысли, несомненно, посещали и Кистяковского после бомбардировок мирных японских городов.
После закрытия Манхэттенского проекта Кистяковский вернулся к любимому делу — преподавательской и исследовательской деятельности в Гарварде. Но ядерная гонка нарастала. Кто-то должен был консультировать новые команды разработчиков. «Кисти» часто навещал Лос-Аламос, помогая совершенствовать параметры взрыва. Но, когда физик Эдвард Теллер, возглавивший работы по созданию еще более мощной водородной бомбы, предложил ему работу, тот ответил категорическим отказом.
Тем не менее, в 1950-х годах Кистяковский активно пользовался своим экспертным положением, чтобы участвовать в принятии ключевых решений. Он вошел в Консультативный комитет Министерства обороны США по баллистическим ракетам, в Консультативный комитет по химической энергии Национального управления аэронавтики (НАСА). А с 1959 года — после запуска первого советского спутника — стал специальным советником президента по науке и технике в администрации Дуайта Эйзенхауэра.
В 1957 году, вскоре после того, как запуск Советским Союзом первого искусственного спутника Земли так напугал Америку, специальная группа экспертов, получившая название Комиссии Гейтера, заявила в своем докладе, что через несколько лет угроза, создаваемая советскими ракетами, «достигнет критического уровня». Военные ухватились за этот доклад и предложили огромное увеличение расходов на оборонку.
«Некоторые расценивали успех советской космической программы как “бескровный Перл-Харбор” для престижа США, — писал Кистяковский в книге «Ученый в Белом доме». — В те дни “Нью-Йорк Таймс” ошеломленно писала, что русские обладают межконтинентальными баллистическими ракетами, которые способны в скором времени стереть с лица земли американские города».
Используя ученых в качестве советников, Эйзенхауэр хотел погасить волну беспокойства в американском обществе, вызванную успехами Советского Союза. Эйзенхауэр не без оснований считал, что опора на мнение экспертов поможет одновременно смягчить критику в адрес администрации, «прозевавшей» успех стратегического противника, и найти лучшие решения.
Ученые получили неслыханную власть: они могли накладывать вето на решения руководителей ведомств, влиять на кадровые перестановки и распределение бюджетов. Однажды президент попросил Кистяковского проанализировать деятельность Стратегического управления ВВС со словами: «Я не верю этим генералам, поэтому я послал Джорджа разобраться».
Георгий Кистяковский (слева) и Дуайт Эйзенхауэр. Конец 40-х
Упущенные возможности
Не стоит думать, что Кистяковский принадлежал к числу «голубей»-пацифистов. Во всех группах и советах он последовательно отстаивал идею созданию противовеса СССР. Говоря о необходимости контроля над испытаниями ядерного оружия, он призывал не к разоружению, а к сдерживанию необоснованного роста расходов. В 1960 году он предложил «пороговую концепцию», означающую, что все ядерные испытания выше уровня технологии сейсмического обнаружения должны быть запрещены.
Казалось, Хрущев был готов идти на уступки и со своей стороны. Не зря же чуть ли не во всех серьезных речах он говорил о мирном сосуществовании. «Надо сделать так, чтобы неизбежная борьба между двумя системами вылилась исключительно в борьбу между идеологиями», — заявлял он в январе 1960 года на сессии Верховного Совета. В сентябре 1959 года состоялся первый визит советского лидера в Соединенные Штаты. Ответный визит Эйзенхауэра был намечен на следующий год.
Но незадолго до визита под Свердловском был сбит американский разведывательный самолёт U-2, что стало причиной охлаждения советско-американских отношений. Было и еще одно неприятное последствие – уже лично для Кистяковского. Он потерял возможность увидеться со своим братом, жившим в Киеве. Как оказалось, навсегда.
Борис Филипченко в книге «Биографические страницы из семейной летописи одного рода» вспоминает интересный случай: «В начале лета 1960 г. в Киеве наблюдался переполох: в городе наводили порядок; асфальтировали улицы. А доктор биологии Александр Богданович Кистяковский, живший в коммунальной квартире, неожиданно получил новую 3-комнатную квартиру в престижном районе, на Печерске. Все объяснялось элементарно: ожидался приезд в Киев президента США Д. Эйзенхауэра, а вместе с ним и его советника по науке и технике Джоржа (Георгия) Кистяковского — родного брата Александра Богдановича.
Но как мы знаем, этот визит не состоялся. 1 мая 1960 года в районе Свердловска на высоте 20 км был сбит американский самолет-разведчик. Летчик Френсис Пауэрс, спасаясь, катапультировался и благополучно приземлился. Президенту США в резкой форме Никита Хрущев отказал в официальном визите в СССР. Встреча братьев Кистяковских не состоялась».
Альтер-эго академика Сахарова
Влияние Кистяковского во многом строилось на доверительном отношении Эйзенхауэра. Но его срок подходил к концу. В ходе предвыборной кампании 1960 года сенатор Джон Кеннеди обвинил республиканскую администрацию в халатном отношении к национальной обороне — и в итоге эта позиция принесла ему победу.
Какое-то время Кистяковский оставался при власти. Но разумное ограничение гонки вооружений, на котором он настаивал, было отодвинуто в сторону. Особенно после 1962 года, когда разразился Карибский кризис и в обществе и Пентагоне опять заговорили об отставании США и превосходстве советских ракет. Хотя Кистяковский сохранял место в консультативных органах, он чувствовал, что его уже не слышат.
В конце концов он понял, что роль экспертов во много зависит от прихоти политиков, в руках которых находится реальная власть. «Я начал понимать, что политика создается путем, который весьма сомнителен. В ее формировании участвуют люди, не знающие реальных фактов и не имеющие времени их изучить в силу бюрократической занятости. Некоторые находятся на низком интеллектуальном уровне», — писал он.
Окончательный разрыв ученого с правительством произошел в январе 1968 г. Он направил государственному секретарю меморандум, в котором призвал отказаться от применения гербицида «Агент Оранж». Это вещество уничтожало леса, в которых прятались партизаны, но также вызывало у людей рак и мутации. Не получив ответа, он демонстративно вышел из всех государственных структур.
Последние десять лет жизни Кистяковский отдал почти исключительно общественной деятельности. Он стал активным участником движения за предотвращение ядерной войны, возглавив общественный Совет за создание достойных условий жизни на земле. Кистяковский следил и за ситуацией в СССР, особенно за выступлениями академика Андрея Сахарова, и даже принял участие в обсуждении его работы «Размышления о прогрессе, мирном сосуществовании и интеллектуальной свободе», перепечатанной «Нью-Йорк Таймс» в 1968 году.
На дискуссии в Национальной Академии наук США, посвященной Сахарову, Кистяковский отнес физика к той части интеллигенции (прежде всего технической), которая сохранила широкий кругозор и, несмотря на узконаправленные интересы, думала о судьбах мира и о глобальных последствиях развития технологий. Не исключено, что химик углядел в советском коллеге свое альтер-эго.
В последнем большом интервью журналу «Chemical and Engineering News» он опять предостерег от неразумного расширения военных расходов: «Я полагаю, что есть тесная корреляция между степенью вовлечения страны в военную деятельность и снижением возможностей для экономического развития».
Эти слова стали пророческими. Но не для США, а для его бывшей родины. Война в Афганистане истощит силы Советского Союза и приблизит его конец. Но Джордж-Георгий до этого не доживет. Его не станет 7 декабря 1982 года. Через год в СССР умрет и его младший брат, биолог Александр Кистяковский, с которым ему так и не довелось увидеться вновь.
Автор очерка Антон СОЛДАТОВ
Антон Солдатов 22.03.2023