С 24 февраля 2022 года мы живем в новой реальности. Она коснулась всех людей на Земле, но ученых задела особо. Международные научные связи, проекты, традиции, которые складывались десятилетиями, рушились на глазах. Мы попросили представителей разных научных областей ответить на три вопроса, чтобы разобраться, как повлияла война на их деятельность и на них лично. Мы продолжаем публиковать ответы ученых (первый выпуск был опубликован 24.02.2023).
1. Наука. Как вы оцениваете изменения в науке спустя год после вторжения России в Украину?
2. Коллеги. Что изменилось непосредственно в вашей профессиональной среде, в ваших научных группах, организациях, сообществах?
3. Личное. Как этот год войны повлиял лично на вас? Что вы поняли для себя?
Наталия Берлова, профессор факультета прикладной математики и теоретической физики Кембриджского университета, Великобритания.
1. Наука и университеты в мире оправились от последствий коронавируса, возобновились конференции, встречи ученых, семинары, очные занятия со студентами. Мы еще больше стали ценить личное общение с коллегами, когда выяснилось, что мы воспринимали как само собой разумеющееся то, что может быть в одночасье разрушено. Материя научного мира очень хрупкая, и ее нужно всеми силами оберегать от внешних потрясений. Война нанесла жестокий удар по научному сообществу России, и волны этого удара распространяются по миру. Студенты вынужденно покинули Россию после арестов за участие в несанкционированных митингах или просто за то, что оказались не в том месте в неправильное время.
Многие ученые и преподаватели выехали на постоянные или временные позиции на Запад, в Китай, Индию, Латинскую Америку. Рушатся связи, судьбы, карьеры, но, конечно, это все меркнет по сравнению с тем, что физически гибнут люди.
Что произойдет с российской наукой в дальнейшем? Наука может существовать в различных формах. Эндрю Уайлс изолировал себя от научного сообщества на долгие восемь лет, прежде чем предъявить миру доказательство Великой теоремы Ферма. Но это скорее исключение, чем правило. Для решения сложных вопросов растет потребность в крупных исследовательских группах, распределенных по разным типам учреждений и с разной географией. Такие коллаборации часто начинаются на международных конференциях, где можно обнаружить потенциальных коллег за пределами своего учреждения и своей страны. Ученые в некоторых областях ищут ответы, требующие не только крупномасштабной коллаборации, но и огромных ресурсов и уникального оборудования. Если вы хотите оставаться на переднем крае, заниматься самой захватывающей наукой и делать то, что никто раньше не делал, это становится все более дорогостоящим. Это означает международные коллаборации. Если российские ученые будут всего этого лишены на длительный срок, это будет катастрофой.
Уедут лучшие, закуклятся остальные. Вклад российской науки в Nature Index (который индексирует публикации в самых влиятельных международных журналах по физике, химии, биологии и науках о земле) вырос с 2017 по 2021 на треть, а в прошлом году упал практически до уровня 2017 года. При этом подавляющую часть индекса составили публикации, поданные до 24 февраля 2022 года. Понятно, что в последующие годы спад будет еще более драматичный. Мне очень больно за людей, которые верили в подъем науки в России и приложили немало усилий для этого. И теперь видят, как всё, что они строили, в одночасье оказалось разрушенным.
2. Коллеги. На меня большое впечатление произвела поддержка, которую коллеги и в Кембридже, и во всем мире оказали и оказывают членам научного сообщества, попавшим в беду.
Были созданы специальные фонды, куда могут обращаться ученые и студенты из Украины и России. Многие из них уже приехали в Кембридж. Когда я срочно просила помощи для студентов и аспирантов, которые оказались в Грузии, Турции и Армении, коллеги откликнулись практически мгновенно и предложили свою помощь. Колледжи выделяли ресурсы для поддержки из своих собственных дополнительных средств, а также предоставляли помещения для встреч и уроков английского языка для приехавших из Украины, России и Белоруссии. Одновременно с этим даже при наличии специализированных фондов, средств и желании помочь возникает проблема въездных виз. Home Office по-прежнему очень неохотно и с большими задержками их выдает. Мы пытаемся как-то решить эту проблему, обращаясь за помощью к членам Парламента и привлекая внимание общественности.
Многие мои коллеги не поддерживают бойкот российских ученых и считают, что прекращение взаимодействия будет серьезным ударом по общемировым интересам, которые включают быстрый прогресс в решении глобальных научно-технических проблем и климатических вызовов, и по общечеловеческим ценностям. Они видят ценность в продолжении индивидуальных контактов, в поддержании каналов связи через национальные границы и в противодействии идеологическим стереотипам, особенно в ситуации, когда многие ученые открыто критиковали российское правительство в СМИ или подписывали широко распространенные заявления, осуждающие российское вторжение.
3. Личное. Как и многие вокруг меня, я прошла через все стадии негативных эмоций: шок, ужас, гнев, отчаяние, усталость, разрыв связей, возникновение новых связей. В Кембридже появились ученые из Украины, в основном женщины, историки, филологи… Они рассказывают, как переживают за оставшихся в Украине мужей и взрослых детей, вспоминают ужас, который они испытывали при звуках прилетов российских ракет, и как во сне опять и опять видят эти прилеты. Они задают вопросы: как это могло произойти? Что не так с российским обществом, с россиянами, как они допустили эту чудовищную войну и почему большинство населения ее поддерживает? У меня нет ответов на эти вопросы, только комок в горле. Но вчера дочь рассказала, что они в школе со своими новыми друзьями из Киева, Одессы и Харькова ставят «Лесную песню» Леси Украинки. Пока наши дети вместе создают поэтическую мечту о жизни, полной человечности, красоты и любви, хочется верить, что не все еще потеряно.
Динара Гагарина, кандидат педагогических наук, научный сотрудник Американского университета в Центральной Азии, Бишкек, Кыргызстан.
1. Наука. Происходят резко негативные изменения. При том, что пока мы наблюдаем только первый эффект, а последствия и восстановление растянутся не на одно десятилетие. Причины и проявления этих изменений многократно озвучены, могу лишь повторить.
Во-первых, уехали ученые. Уехали зарубежные исследователи, работавшие в России, и российские исследователи, интегрированные в международную науку, уехали молодые перспективные ученые. Ряд сотрудников российских вузов уволили или были вынуждены уволиться из-за их открытой антивоенной позиции. Распались команды, которые формировались много лет. Быть может, абсолютная цифра не столь велика, но эффект здесь системный и печальный.
Во-вторых, растет стена изоляции российской науки от международной. Да, мы сопротивляемся, да, сохраняются личные связи и контакты, да, речь пока близко не идет о «туземной» науке. Но факты сильнее: международные коллаборации практически невозможны как с точки зрения команд, так и из-за отказов в финансировании. С обеих сторон усложнились академическая мобильность и участие в мероприятиях. Плюс доступ к журналам и для ряда наук — к оборудованию, ПО и расходным материалам.
Наконец, то, что пока мы видим не столь отчетливо, но, несомненно, тренд будет нарастать: на военные мобилизационные рельсы встает не только российская экономика, но и наука. И если технические и естественные науки будут фокусироваться на импортозамещении, то социальным и гуманитарным, видимо, уготована участь концептуального сопровождения происходящего в политике.
2. Коллеги. Я занимаюсь Digital Humanities (цифровые гуманитарные науки), это относительно молодое научное направление. В России наше сообщество невелико и изначально формировалось в интеграции с международным сообществом. Возможно, в силу этого процент уехавших в нашем сегменте выше, чем в среднем по науке. Однако, в том числе благодаря небольшой общей численности, мы сохраняем тесные связи и держимся вместе весь этот год, независимо от того, в какой стране находимся. С нашими западными коллегами тоже удалось сохранить личные и профессиональные связи. Кажется, нас объединяет и ценностная картина мира. В первые дни войны мы с коллегами написали открытое письмо против вторжения России в Украину от российских цифровых гуманитариев, его подписали несколько сотен человек. Летом мы запустили DH CLOUD Community — площадку и сообщество, объединяющие специалистов в Digital Humanities в разных странах, независимо от текущей аффилиации.
Интересна и социальная (назовем ее так) роль Digital Humanities. Методы анализа данных, которые мы используем, отлично работают не только на исторических источниках или художественной литературе, но и для фиксации, анализа и визуализации происходящего прямо сейчас. За год несколько таких материалов вышло в «Системном Блоке» — научно-популярном медиа про Digital Humanities.
3. Лично для себя в первые месяцы войны я решила, что пока ситуация позволяет выходить к студентам, говорить то, что думаю, и делать то, что считают важным, — буду в России. Мне не нравятся споры уехавших и оставшихся, но для себя я четко выбирала вариант оставаться так долго, как это возможно. Оставаться, заниматься своим делом и высказываться против войны. Надо сказать, что на фоне антивоенной активности до июля меня никто не трогал на работе. А потом, с июля по декабрь последовательно отстранили от всех проектов и уволили со всех должностей в университете. С должности доцента меня уволили по статье за аморальное поведение, не совместимое с педагогической деятельностью. Я пытаюсь оспорить увольнение в суде.
Оглядываясь назад, вижу свою наивность и целый ряд ошибок. Наивность была одной из ключевых. Я жила в информационном пузыре, в пресловутой башне из слоновой кости, занимаясь любимым делом. Это была комфортная академическая среда, где коллеги и студенты разделяли ценности и цели. Взращивая и оберегая эту среду, мы не заметили (будем честны, не хотели замечать), как потеряли страну, будущее и свели на нет усилия прошлых лет. Не буду говорить о коллективной вине и ответственности, но конкретно я как представительница академического сообщества, имеющая доступ к информации, немного разбирающаяся в истории и устройстве мира, конечно, ответственна за происходящее.
С февраля я научный сотрудник в АУЦА. Помимо своего основного проекта в университете, занимаюсь развитием Digital Humanities в Центральной Азии. Я проехала по трем странам, встретилась с коллегами из Казахстана, Кыргызстана и Узбекистана. 15 марта состоится наше первое совместное мероприятие — круглый стол «Digital Humanities в Центральной Азии».
Евгений Кунин, ведущий научный сотрудник Национального центра биотехнологической информации Национальных институтов здравоохранения США.
1. Наука. Изменения в науке как таковой, в общем-то, незначительны. Конечно же, для науки в Украине последствия войны катастрофичны прямо сейчас, а для науки в России — в несколько более далекой перспективе. Но необходимо признать, что вклад обеих стран (да, и России) в мировой научный процесс невелик, так что в целом прогресс не замедлился (пандемия повлияла куда серьезнее, но это другая история). А вот изменения в атмосфере научного сообщества заметны: чувствуется тревога и новая солидарность — ни у кого из коллег я не заметил неоднозначности в отношении к войне и ее виновникам.
С другой стороны, есть заметные разногласия в отношении к российской науке. Одни считают, что российские ученые в массе — жертвы, которым надо помогать (ну, кроме тех, кто отметился поддержкой агрессии, конечно), другие считают, что российские ученые — соучастники агрессии, которых следует подвергнуть остракизму. Мне никак не близка вторая позиция, но ее придерживаются многие, и у них есть свои аргументы.
2. Коллеги. Опять-таки, в общем, мало что изменилось. Опять-таки солидарность: делаются попытки помочь украинским коллегам, прежде всего, конечно, принимая их в лабораториях. И куда более скромные попытки помочь коллегам российским. Мне как раз удалось пригласить в свою лабораторию двух коллег, которые не могли и не хотели оставаться в России. Они, к счастью, замечательные, талантливые исследователи.
3. А вот лично на меня война повлияла заметно. На месяц нормальная работа практически прекратилась: все время писались какие-то воззвания, давались интервью, это казалось долгом и важным делом. Ну, и правильно, надо думать. Потом работа вернулась в колею, но понимание осталось, такое, можно сказать, экзистенциальное понимание: зря говорят, что не бывает на свете черного и белого, еще как бывает. И то, что страна, в которой ты провел больше половины жизни, становится олицетворением Зла, совершенно черного, беспримесного, это, конечно, потрясает.
Динара Гагарина, Евгений Кунин, Наталия Берлова 7.03.2023