Мужчина, признанный математик, столичный университет

«Мы стали больше заниматься наукой и ищем в ней спасения от неприятных мыслей»

Я, математик, буду писать про себя и своих университетских коллег из точных и естественных наук собирательно, используя местоимение «мы». Но описываемые ощущения – мои личные. Об ощущениях других людей я могу судить только по косвенным признакам. Впрочем, мое «мы» включает, пожалуй, только представителей «чистой» науки – деятельность которых проявляется на практике только через другие, более прикладные проекты. Те ученые, результаты которых имеют очевидное практическое значение, оказались в совсем другой ситуации – не мне о ней судить. Описываемое время – после февраля 2022 года.

Существенное число коллег уехало. Мы продолжаем с ними общаться. Более того, они продолжают участвовать в жизни нашего факультета. Это в большей степени потеря для студентов, чем для соавторов или членов научных групп, поскольку дистанционное общение не заменяет атмосферы, в которой вырастают учёные, по меньшей мере, на этапе становления научной культуры и научного кругозора. Безусловно, Москва была одной из немногих заметных столиц в мире точных наук.

Позиции пошатнулись в 90-е годы, в 2000-х произошла некоторая стабилизация, а сейчас мы превращаемся в провинцию.

Те, кто остались, могут попытаться замедлить этот процесс. Отношения с зарубежными соавторами сохранились. Мы пишем совместные статьи и публикуем их примерно в тех же журналах. Сообщество ученых принимает нас и в роли научных редакторов. Есть еще возможность встречаться на конференциях – удобнее всего на «нейтральной» территории. Какие-то из международных конференций переехали в Армению, где, с одной стороны, принимают карточки МИР, а с другой, можно въезжать без визы как с российским, так и с американским паспортом. На уровне личных контактов работа продолжается, но на уровне организаций воздвигаются барьеры. Знаю, что коллеги из-за рубежа испытывают давление по поводу их взаимодействия с российскими научно-образовательными организациями несмотря на то, что контактируют они вовсе не с организациями, а с конкретными учеными.

Обсуждать в лоб то, что сейчас происходит со страной, мы друг с другом не спешим не из опасения доносов и репрессий, а из гуманных соображений: нехорошо бить по больному месту.

Коллега, давно работающий в США, признался, что их факультет разругался из-за отношения к последним событиям. Тут такого нет… не потому, что все согласны, а потому, что было бы слишком больно эти разногласия выставлять. За то, что мы не уехали, нас не упрекают те, кто уехал в 2022. Бывают упреки от тех, кто уехал давно и перестал себя связывать с будущим России.

Все мы ждем лучших времен. Мы стали больше заниматься наукой и ищем в ней спасения от неприятных мыслей.

Интерес к фундаментальной науке растет, а ее (мнимая) практическая бесполезность становится из минуса плюсом. Появился конкурс в аспирантуру. Имеется положительный отток мозгов из «индустрии» в науку. По этой причине все разваливается не так быстро, как мы опасались. Есть еще одна причина: ученые, покидающие гибнущие в провинции учреждения, хотя бы на время оседают в Москве. Все эти факторы никак нельзя назвать позитивными, хотя они и способствуют нашему «выживанию».

Процессы, происходящие в университете, можно интерпретировать как попытку центральной администрации спастись от наказания за нелояльность и вместе с тем продолжить существование за счет государственной поддержки. Я далек от того, чтобы эту стратегию осуждать. Тут возникает очень важный сегодня вопрос: где провести черту, отделяющую целесообразные меры безопасности от разрушительной самоцензуры?

Например, нормально ли продолжать получать деньги от «кровавого режима»? Думаю, да. Тем более что деньги изначально не их, а наши.

Фундаментальная наука не может существовать по-другому. Если университет перейдет на самоокупаемость (есть такие предложения), то от фундаментальной науки придется отказаться.

Должен ли университет оставаться вне политики? Думаю, да, и не только из опасения репрессий или отключения от ресурсной «кормушки». Позволить идеологической борьбе идти в стенах университета – значит не только открыться внешней угрозе, но и проложить линию фронта внутри организации. Считаю, что эта внутренняя угроза пугает руководителей сильнее, чем внешняя.

С другой стороны, принцип «университет вне политики» продолжает нарушаться. Он нарушался и раньше, но более симметрично.

Виновные со стороны «оппозиции» были наказаны (я здесь не обсуждаю степень их реальной вины и адекватность наказания). Но администрация не решается возражать против политической деятельности в стенах университета, если эта деятельность имеет прогосударственную окраску. Это плохо, хотя и укладывается в ту же концепцию самозащиты. Если где-то и проводить черту, то здесь. Я могу и, пожалуй, хочу молчать о политике, не ощущая потери достоинства или существенного ограничения свободы (это, конечно, связано с моей специальностью – я математик, а не политолог). С другой стороны, я не хочу, а возможно, и не могу не только транслировать принципы, с которыми я не согласен, но и безучастно наблюдать за чужими попытками «воспитания молодежи» на этих самых принципах. Понимаю, что даже такие призывы («давайте не будем о политике») несут риски, если они не сонаправлены с генеральной линией. Но здесь на другой чаше весов лежит уважение к себе, проявляющееся в способности последовательно придерживаться собственной декларации ценностей.

Я описал, в каком положении мы находимся и чего мы боимся. Наши ожидания стали скромнее.

Если раньше мы хотели – в конструктивном смысле этого слова – «завоевать мир», то теперь хотим сохранить хотя бы часть накопленного интеллектуального капитала.

Впрочем, в любой ситуации, в том числе и в нынешней, остается место для надежды и созидательной работы.