НАСТОЯЩИЙ МАТЕРИАЛ ПРОИЗВЕДЕН, РАСПРОСТРАНЕН И НАПРАВЛЕН ИНОСТРАННЫМ АГЕНТОМ T-INVARIANT, ЛИБО КАСАЕТСЯ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ ИНОСТРАННОГО АГЕНТА T-INVARIANT. 18+
Фильм Марии Певчих на основе идей Алексея Навального породил тысячи отзывов из среды людей, категорически неприемлющих путинизм. Кто-то видит в нем неточности, недосказанности, а то и происки врагов. Кто-то с чувством удовлетворения присоединяется к заголовку «Предатели». Кто-то пытается всех примирить словами о конфликте поколений. Но никто пока не сказал простых слов: я сожалею, что ход тогдашних событий оказался мне выгоден. Речь не о том, чтобы раскаиваться — не все виновны, не о том, чтобы извиняться — не все ответственны, всего лишь выразить сожаление, что довелось тогда пировать, закрывая глаза на чуму. Но без этого этического шага мы не готовы к новому окну возможностей, и оно не откроется, пока домашнее задание не будет сделано.
Есть такой термин — «J-кривая», который используется на стыке экономики и политологии при обсуждении стратегии политического реформирования зашедших в тупик режимов (см. Адам Пшеворский, «Демократия и рынок», М., 2000). Когда общество в том или ином виде созревает до реформ, то всем более или менее понятно, что сначала будет тяжело, зато потом станет лучше. То есть сначала из-за остановки привычных экономических механизмов у людей будет просадка в материальном обеспечении — по форме крючка буквы «J», а потом за счет возросшей эффективности — рывок вверх по форме ее палочки.
На самом деле это очень похоже на обычные бизнес-инвестиции. Сначала в новое предприятие вкладываются средства, и проект в этот период планово убыточный. Потом он выходит на операционную прибыль — это нижняя точка кривой. Наконец, инвестиции отбиваются и наступает вожделенное время чистой незамутненной прибыли. На графике тоже рисуется красивая J-кривая, по крайней мере, в упрощенной теории.
В политическом аспекте обычно обсуждается вопрос о том, насколько долгую и глубокую просадку можно допустить в ходе реформ. Есть мнение, что если просадка длится долго, то даже при не очень большой ее глубине общество утрачивает решимость идти по пути реформ. И тогда приходится либо сворачивать реформы, либо продолжать их авторитарными методами. Это рассуждение лежало в основе практики шоковой терапии, которая применялась в ряде постсоветских стран, в том числе в России с начала девяностых. Пусть лучше спад будет глубже, но короче, чтобы не успело созреть серьезное сопротивление.
Эта идея включалась в подход к реформам, известный как Вашингтонский консенсус. Он был сформулирован в 1989 году английским экономистом Джоном Уильямсоном и активно поддерживался МВФ и Всемирным банком. Однако впоследствии были признаны серьезные недостатки этого подхода и предложен сильно смягченный Augmented Washington Consensus.
На практике всё, конечно, сложнее. В обществе, например, всегда есть страты более богатых и более бедных. И если у первых в момент глубокой просадки жемчуг становится мелким, то у вторых — суп жидким. Причем последнее — это не фигура речи: в начале девяностых мне как-то довелось упасть в голодный обморок в длиннющей очереди за хлебом в Петербурге. Поэтому всегда надо помнить, что шоковая терапия — это не только всем немного потерпеть, но и кому-то немного помереть.
Но, допустим, иного пути нет, и если реформы не провести, то понемногу умирать будут все. Тогда мы доходим до следующего усложнения. Для разных слоев общества не только глубина, но и длительность экономической просадки существенно различается. Кто-то оклемается уже через год, а кто-то не выйдет на прежний жизненный уровень и через десятилетие. Получается, что даже успешные реформы — это праздник далеко не для всех: реформы всегда проводят к переделу социальных и экономических благ.
Однако суть реформ, конечно, должна быть не в переделе, а в преодолении тупика развития, за счет чего даже проигравшие от передела могут улучшить свое положение при последующем экономическом росте, поскольку экономика — это не игра с нулевой суммой. В этом и состоит смысл реформ: они выгодны практически всем, хотя и в неравной мере.
Теперь еще немного усложним разговор. При любых реформах есть люди, которые не переживают никакой просадки. Наоборот, реформы с первого же дня значительно улучшают их положение. Казалось бы, здорово — хоть какой-то социальный слой будет твердо поддерживать реформы. Но всё немного хитрее. В момент начала реформ новые эффективные механизмы экономики еще не работают. Если кто-то получает шальные прибыли, то это в чистом виде результат передела, а не развития.
Такие люди, даже если не делают ничего предосудительного, являются нецелевыми бенефициарами реформ: их благосостояние растет не за счет роста экономики, а за счет тех, кто из-за реформ пострадал. Чем больше нецелевых бенефициаров, тем больше издержки целевых, то есть остального населения. А это значит, что нецелевые бенефициары, безусловно поддерживающие реформы, на самом деле являются их спойлерами. Ведь из-за них растет число недовольных и падает поддержка реформ. А когда население перестает поддерживать реформы, перед правительством встает дилемма: либо демократически их сворачивать, либо продолжать авторитарно.
И вот тут и наступает момент истины. Бенефициарам выгодно нескончаемое продолжение реформ. Во-первых, они всё еще продолжают обогащаться. А, во-вторых, предположение о том, что они «не делали ничего предосудительного», чаще всего не соответствуют действительности. Они ведь не просто паданцы с древа реформ собирали, они его активно трясли. А это значит, что при смене политического курса трясти могут начать уже их самих. По сути, формирование крупных капиталов в девяностых годах было легализованной формой мародерства. Потому-то и звучали потом с левого фланга призывы к пересмотру итогов приватизации.
Ответом на эту угрозу становится развитие имитационной демократии. Нужно создавать видимость демократической поддержки дальнейших реформ на фоне фактического отсутствия такой поддержки. В России это было достигнуто в основном за счет трех ключевых стратегий.
Первая и самая главная стратегия состояла в том, чтобы расширить круг бенефициаров режима: хочешь сохранить — надо делиться. Вокруг крупнейших конгломератов приватизированной собственности начинают создаваться многочисленные обслуживающие и посреднические бизнесы, некоммерческие организации и благотворительные проекты, образовательные и исследовательские учреждения, инновационные площадки и средства массовой информации. В результате практически каждый умный и в меру активный человек может найти себе место, где заниматься чем-то более или менее достойным и лично ему интересным, получая за это оплату существенно выше рынка. Так появляется целый слой косвенных бенефициаров нового порядка. Они сами, как правило, не участвуют в большом мародерстве, однако их благосостояние во многом обеспечивается мародерами.
Грубо оценить, сколько людей было в той или иной мере допущено к празднику, можно по спросу на новые иномарки. В конце 90-х и в самом начале нулевых в России продавалось менее 100 тыс. таких машин в год. К 2006 году их продажи выросли почти до миллиона. Новая иномарка перепродается в среднем через 5 лет и обычно тоже более или менее обеспеченным людям. Значит, за 10 лет на рубеже веков примерно 5 млн домохозяйств из 55 млн приобрели иномарки. Отсюда очень грубая оценка бенефициаров политического транзита 90-х — порядка 10% населения.
Вторая стратегия заключалась во взятии под контроль средств массовой информации. Собственно, это было развитием первой стратегии: журналисты и политтехнологи были в числе наиболее важных косвенных бенефициаров реформ. Их было нетрудно убедить поддерживать миф о том, что новый порядок надо сохранить любой ценой, ведь альтернатива ему — советско-тоталитарный реванш, при котором потери ждут всех бенефициаров — и нецелевых, и косвенных.
И, наконец, третья стратегия — взять под контроль всех, кто имеет отношение к формированию политики, через их включение в мутные дела и систематический сбор компромата. В результате свободные выборы и независимая правовая система становятся для них угрозой, а решением видится контролируемый ставленник, который продолжит прежнюю политику и позволит закрепить все сформированные состояния.
Если бы эта стратегия в полной мере удалась, то в среднесрочной перспективе нормальная жизнь, вполне вероятно, наладилась бы. Вот только ставленник оказался неконтролируемым. Точнее, как выяснилось, это он стал контролировать ситуацию. Сам же он стал никому неподконтролен, поскольку демократический выборный контроль над властью был целенаправленно уничтожен в 1996-2000 годах. Для публики это обосновывалось угрозой коммунистического реванша, хотя на деле боялись расследования государственного мародерства.
Сейчас такой итог кажется закономерным. В стране не была проведена декоммунизация, не было люстраций, не были де-факто расформированы советские спецслужбы. Новые элиты в значительной мере формировались из среды старых с добавлением уголовного элемента. Спецслужбы держали всё происходящее под наблюдением и взяли ситуацию под контроль, как только предоставилась такая возможность.
Крупные бенефициары реформ столкнулись с тем, чего так старались избежать — с реваншизмом, хотя и немного другого толка, чем предполагалось. Внутри страны их права собственности уже почти открыто признаются номинальными и обусловливаются безоговорочной лояльностью. А лояльность приводит к делегитимации их состояний за рубежом. Собственность, обретенная мародерским путем и сбереженная на время от демократической угрозы, постепенно превращается в тыкву.
Вместе с тем, многие не очень крупные бенефициары реформ, особенно косвенные, смогли вовремя покинуть страну вместе со своими капиталами. И как раз они склонны держаться той риторики, которая была в ходу в период защиты рыночных реформ от демократии. В большинстве своем они уверены, что являются либералами и даже демократами (но только, по возможности, без права голоса для левого большинства населения). О том, что на самом деле они являются косвенными бенефициарами совершенного 30 лет назад мародерства, им слышать очень некомфортно. Но как раз они составляют костяк либерального антипутинского сообщества за рубежом.
Именно в этом мне видится коренная причина, по которой не идеальный, но в основе своей верный фильм Марии Певчих получил столько негативного фидбэка со стороны, казалось бы, прямых и открытых противников путинского режима и войны. Их благосостоянию сейчас ничто не угрожает. Санкции с трудом работают даже против миллиардных капиталов прямых соучастников сегодняшних преступлений. Профиты, заработанные на косвенном обслуживании мародерских капиталов и выведенные из России многие годы назад, сейчас никто не поставит под сомнение ни юридически, ни политически.
Это же не преступление — лет десять назад помочь условной племяннице топ-менеджера крупной российской корпорации эффективно инвестировать миллионы личных долларов за рубежом. Или за очень приличные деньги разработать для этой же корпорации потрясающий брендбук. Или, как я, работать редактором журнала «Вокруг света», который жил за счет рекламы как раз на аудиторию косвенных бенефициаров мародерства и принадлежал совладельцу компании, продающей всю рекламу на «Первом канале» российского телевидения.
Все, что сейчас нужно сделать — это сказать:
— да, я считаю допущенное тогда мародерство ошибкой и, даже хуже того, преступлением;
— да, я понимаю, что это во многом предопределило катастрофу путинизма;
— да, я сочувствую тем, кто понес тогда потери и кто из-за этого разуверился в реформах, демократии, либерализме;
— и, да, я был среди тех, кто выиграл от тех событий, хотя это не накладывает на меня вины.
Но вместо этого от очень многих мы слышим нападки на фильм, констатирующий первые три пункта этого списка. И все потому, что мы вынуждены думать о последнем пункте. А ведь так не хочется.
Текст: Александр Сергеев
Александр Сергеев 27.04.2024