НАСТОЯЩИЙ МАТЕРИАЛ ПРОИЗВЕДЕН, РАСПРОСТРАНЕН И НАПРАВЛЕН ИНОСТРАННЫМ АГЕНТОМ T-INVARIANT, ЛИБО КАСАЕТСЯ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ ИНОСТРАННОГО АГЕНТА T-INVARIANT. 18+
T-invariant продолжает проект «Отечественные записки из подполья», в рамках которого российские учёные и преподаватели на условиях анонимности рассказывают, как меняется их жизнь и их труд в условиях войны и тотального «закручивания гаек». В сегодняшнем интервью один из российских учёных-кавказоведов рассказывает, с чем связаны причины плачевного состояния кавказоведения в России и почему историческая политика на Северном Кавказе фактически отсутствует.
T-i: С какими проблемами исследователи-кавказоведы столкнулись после начала войны в Украине?
Проблемы в кавказоведении начались давно, ещё до войны, и связаны они с отсутствием квалифицированных кадров. У нас множество гуманитарных факультетов в региональных вузах, которые могли бы готовить специалистов, но этого не делают. Ранее кавказоведение было хоть как-то представлено в МГУ, СПбГУ и в НИУ ВШЭ. В частности, в МГУ исследованиями региона занимались на историческом факультете, а сейчас их там нет ни на кафедре этнографии, ни на кафедре истории России. Сейчас в Академии наук регион исследуют Отдел Кавказа в Институте этнологии и антропологии (он занимается в основном этнографией), Сектор Кавказа в Институте востоковедения (здесь изучают историю) и Сектор Кавказа в Институте мировой экономики и международных отношений (там занимаются современностью и исключительно Закавказьем, не Северным Кавказом). Есть также Кунсткамера в Петербурге, где несколько сотрудников занимаются этнографией. В общем, это не более 20 человек.
T-i: Что стало причиной острой нехватки кадров?
Если мы говорим о постсоветском пространстве и Закавказье, то до 2022 года оно вообще мало кого интересовало. Северный Кавказ и вовсе ассоциировался с войной и контртеррористическими операциями и тоже не вызывал интереса. Сложно было представить, чтобы кто-то из студентов центральных вузов решил заниматься этим регионом. Если Закавказье — это всё-таки другие государства, то Северокавказский регион совсем не пользовался популярностью. Поскольку не было запроса, то и специалистов соответственно не готовили. Следствием стал острый дефицит специалистов. Если возникает необходимость в поисках нового сотрудника, то с этим всегда большая проблема. Более или менее, условно кавказоведов с изучением языков готовил Институт стран Азии и Африки в МГУ, но сейчас, насколько мне известно, кафедра фактически перестала функционировать.
T-i: Насколько известно, сейчас невозможно получение иностранных грантов на исследования. Что происходит с российскими грантами?
Нет, конечно, невозможно. Раньше были замечательные зарубежные гранты для гуманитариев из России. В частности, была стипендия Германского исторического института (17 июня 2024 года Минюст внёс его в реестр нежелательных организаций. — T-invariant), который прекратил выдавать стипендии с февраля 2022 года и очень разумно скрыл на сайте фамилии тех, кто получал этот грант до войны. Эти гранты выдавались в основном исследователям из регионов, покрывали аренду квартиры на месяц-два в Москве или Петербурге и перелёт, плюс ещё была стипендия. Были также и другие европейские стипендии и стажировки. Они постепенно закончились.
В России гранты раздаёт Российский научный фонд. Они рассчитаны на малую группу из четырёх исследователей — это три миллиона рублей на два года. Если учесть, что 32% из них уходит на разные отчисления, остаётся совсем ничего. Есть также гранты на большие коллективы (от 20 до 22 миллионов рублей), но поскольку группы действительно большие, то там практически ничего не остаётся. Чтобы вы понимали — копирование документов в архиве достаточно дорогое: от 20-30 рублей в некоторых региональных архивах до 300-400 рублей в центральных.
Для сравнения: годовой грант на исследователя из малой группы от РНФ это примерно столько же, сколько европейский грант на один месяц. Есть также фонд президентских грантов, но сейчас у них все нацелено на ура-патриотизм. Думаю, там изменился приоритет, и финансируются проекты, связанные исключительно с темой Украины.
T-i: Сталкиваетесь ли вы с разного рода ограничениями, публикуя статьи и книги?
Нет, пока не сталкивался. По одной простой причине: у них нет такой армии цензоров, чтобы читать научную литературу. И, видимо, не будет. Есть функционеры в региональных подразделениях РАН, которые вставляют цитаты Владимира Путина в свои тексты и думают, что их сразу опубликуют, но с серьёзными журналами это не работает. Мой опыт рецензирования показывает, что большой процент работ из регионов Северного Кавказа отклоняется.
T-i: Раз уж разговор зашёл о научных статьях. Работает ли система индексов и квартилей, принятая в области публикаций? Какие журналы наиболее полно отражают проблемы и вопросы, связанные с Кавказом?
Нет, на мой взгляд, эта система не работает. Есть очень хорошие журналы, которые не входят в систему квартилей от ВАК. Я лучше опубликую статью в сборнике статей с хорошим составом авторов, чем в каком-то журнале из квартиля.
Если мы возьмем условное кавказоведение или гуманитарные науки, то этих журналов немного. Самый авторитетный — «Кавказология». Есть также региональные вестники, в частности «Вестник Дагестанского университета» в трёх сериях: гуманитарные, общественные, физико-математические науки, Вестник Чеченской академии наук и Известия Северо-Осетинского института гуманитарных и социальных исследований. Ещё есть очень хороший журнал «Новое прошлое / The New Past», издающийся в Ростове-на-Дону. Раньше у них раз в год выходил номер, посвящённый вопросам Кавказа, но в этому году такого номера не было, насколько мне известно.
T-i: Какие темы по Кавказу актуальны и по-прежнему не исследованы?
Все. Во-первых, с Северным Кавказом и Закавказьем истории немного разные. Если мы говорим о Северном Кавказе, то в регионе всё достаточно развито с археологией. В Дагестане и отчасти в Чечне относительно неплохо с востоковедением. Всё остальное, начиная с рубежа XV-XVI вв. и до современности у нас очень плохо исследовано. За период XVI-XVII вв. (это начало взаимоотношений с Россией) у нас почти ничего нет. По XVIII веку работ чуть больше, но тоже крайне мало. Кавказская война и XIX век — провал. Вторая половина XIX века, Гражданская война также не изучены. Такая же ситуация с периодом коллективизации и репрессиями. Есть много работ за период Отечественной войны, но в основном они написаны в духе советского патриотизма. В общем, есть масса неизученных тем, которыми могли бы заниматься в гуманитарных институтах на Северном Кавказе, где работают люди с учёными степенями, но, к сожалению, они этого не делают.
T-i: Связано ли это со сложным доступом к архивным документам?
Нет. Что мешает людям в Кабардино-Балкарии, Северной Осетии и Дагестане работать на материалах местных архивов? Архив в Грозном был уничтожен в 1990-е, но архивное управление республики отсканировало большинство документов по истории Чечни из центральных архивов, и сейчас проблемы с доступом также нет. Была проблема с архивом в Ингушетии, но и его создали с нуля.
Проблема не в доступе к архивным документам, а в отсутствии квалифицированных исследователей, способных работать с этими документами. Если мы говорим о востоковедении в Дагестане, то здесь совершенно недостаточно просто перевести документы с арабского языка. Нужно прокомментировать материал, написать к нему предисловие — а они этого сделать не могут или не хотят. Местные этнографы десятилетиями не проводят полевые исследования и выдают за них отпуск в горах.
T-i: Что происходит с исторической политикой на Кавказе? Есть ощущение, что мы наблюдаем реактуализацию советского прошлого на уровне региональных институтов власти.
Я думаю, что никакой исторической политики в регионе на самом деле нет. Есть некий общий исторический нарратив, но он рыхлый и перемешан с украинским сюжетом. А на Кавказе нет никакой исторической политики: ни общей, ни региональной. Это касается как отдельных регионов, так и отдельных государств Кавказа.
Например, в прошлом году было 240-летие Георгиевского трактата. Было ли проведено хоть одно мероприятие в России? Если государство хочет налаживать отношения с Грузией, не мешало бы для начала организовать научные или экспертные мероприятия, собрав кавказоведов и пригласив грузинских коллег.
В этом году также юбилей окончания Кавказской войны. Насколько мне известно, ни одного мероприятия не планируется. Ещё сейчас идёт череда столетий создания советских автономий, но ничего серьёзного в планах также нет. Поэтому ни о какой исторической политике на Кавказе говорить не приходится.
T-i: С какими темами из категории трудного прошлого сейчас сложно работать? Занимаются ли кавказоведы сталинскими депортациями или войнами в Чечне?
С Чеченской войной всё сложно, и ею почти никто не занимается. но это и не совсем история. Депортациями занимаются много, но тут проблема в качестве исследований. Депортациями сложно заниматься ещё и потому, что большая часть документов аккумулирована в архивах стран центральной Азии, куда нет доступа у иностранных граждан. Также подозреваю, что эти документы относятся к архиву бывшего КГБ, поэтому они закрыты. Но в российских центральных архивах есть масса материала, который просто необходимо качественно изучить.
Если мы говорим о регионах, то самыми неисследованными остаются Чечня и Ингушетия.
В Чечне это связано с уничтоженным архивом в 1994 году, длившейся 15 лет войной и соответственно с отсутствием кадров. Ингушетия — маленькая республика с небольшим населением, до начала 1990-х там не было традиции университетского образования.
Поэтому какой период тут ни возьми, везде провал. Даже о периоде Великой Отечественной войны условно до 1944 года, до депортации, у нас всего несколько советских изданий. По Чечне в годы войны опубликован всего один сборник документов, посвященный Грозненскому городскому комитету обороны. За последние годы появилось несколько диссертаций, но они очень низкого качества.
T-i: Культурная память на Кавказе представлена в совершенно разных нарративах. Для одних народов события Кавказской войны и советского периода — повод вспомнить национальных героев или поностальгировать, тогда как для других — это не изжившая себя травма. С чем связана такая разная интерпретация одного и того же события?
Во-первых, это два разных сюжета. Если мы говорим о депортации, то по-прежнему живы люди, которые её пережили и помнят. Да, это травма и её нужно проживать. Кавказская война и, в частности, мухаджирство адыгов, на мой взгляд, тема искусственно поддерживаемая, и как травма она стала восприниматься после этнической мобилизации в 1990-х. До рубежа 1980-1990-х этой культурной памяти не было, а потом вдруг она появляется. В это время просто нужен был сюжет, который бы объединил адыгов, разбросанных по трем территориальным образованиям: Кабардино-Балкарии, Карачаево-Черкессии и Адыгее. Именно в первую половину 1990-х появилось множество низкокачественной литературы по этой теме, вышли издания о путешественниках, которые якобы посещали Черкесию.
T-i: Связан ли столь пристальный взгляд в прошлое, постоянная историческая рефлексия с отсутствием образа будущего?
На мой взгляд, да: сейчас мы мало что можем, а вот 150 лет назад было иначе. В истории есть как хорошее, так и плохое, но мы должны опираться на факты. Можно бесконечно рефлексировать о тех или иных событиях, пока не столкнёшься с документальным обоснованием. Часто можно услышать мнение о том, что все документы были переписаны победителями после окончания Кавказской войны и достоверных свидетельств не сохранилось. Мне с трудом верится, что кто-то занимался переписыванием миллионов, если не миллиардов, страниц документов XIX века. Историки работают с документами, а всё остальное — это интерпретации или мифотворчество.
27.06.2024