«Мы все верим в то, что ещё придётся создавать новые университеты»

НАСТОЯЩИЙ МАТЕРИАЛ ПРОИЗВЕДЕН, РАСПРОСТРАНЕН И НАПРАВЛЕН ИНОСТРАННЫМ АГЕНТОМ T-INVARIANT, ЛИБО КАСАЕТСЯ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ ИНОСТРАННОГО АГЕНТА T-INVARIANT. 18+

T-invariant продолжает проект, в рамках которого российские учёные и преподаватели на условиях анонимности рассказывают, как меняется их жизнь и их труд в условиях войны и тотального «закручивания гаек». В очередной записке преподаватель одного из уральских вузов рассказывает, зачем она купила дом в глухой деревне и почему преподаватели стараются не отчислять студентов-юношей.

Оглядываясь назад, я понимаю, что процессы, которые по ходу войны развернулись у нас в университете и в высшем образовании в целом, начались не в 2022 году, а значительно раньше. В 2014 году в нашем городе была развита окололиберальная повестка, и наши преподаватели были в неё включены. Они не боялись осуждать присоединение Крыма как аннексию чистой воды, об этом открыто говорилось в аудиториях (хотя и не сказать, что это поощрялось). Как на это смотрело руководство, я сказать не могу, но точно знаю, что уже тогда некоторые студенты писали жалобы на то, что преподаватели излишне драматизируют обстановку и что они слишком политизированы. Конечно, многие студенты поддерживали таких преподавателей, но ростки какой-то ненависти проявились уже тогда.

Главные новости о жизни учёных во время войны, видео и инфографика — в телеграм-канале T-invariant. Подпишитесь, чтобы не пропустить.

Затем последовало некоторое затишье, но мы замечали постепенное скатывание университета в тиски цензуры. Стало сворачиваться студенческое самоуправление, преподавателей вынуждали уходить на менее защищённые контракты. Однако лучшие учёные все ещё держались, развивались инновационные научно-образовательные направления в гуманитарных дисциплинах. Казалось, что среди тьмы выжить всё-таки можно, оставаясь неким островком.

Мы не понимали тогда, куда все идёт, насколько хрупка наша жизнь и наши убеждения как основа нашей жизни. Впрочем, убеждения, слава богу, как раз вроде бы держатся до сих пор. После нападения на Украину всё стремительно посыпалось. Для некоторых уехавших коллег я стала предателем, а для родителей, которые порой превращаются в чудовищ, я слишком умная барышня, в ущерб себе. Находясь в таком потерянном состоянии, я даже мужу боялась открыть всю глубину своего отчаяния.

Я благодарна коллегам и студентам за то, что мы вместе выходили на митинги, не стеснялись говорить и писать. Было впечатление, что наш островок ещё живёт. Затем пришла военная цензура, и преподаватели, которые меньше всего боялись, в спешном порядке были вынуждены покинуть не только университет, но и страну. И тогда мы остались одни.

Уехали те, кто имел какие-то возможности выживания за границей. А оставшиеся вынуждены были связать себе руки, заклеить рот, а некоторые — и глаза. Для того профессорско-преподавательского состава, который в плюс-минус адекватном состоянии, тема действий государства стала табуированной, причём кажется, что как будто и в голове: мы как бы боимся мыслепреступления.

Бывает разгораются споры среди административных сотрудников — да, и среди них есть те, кто против, — но коллеги-преподаватели просто обходят тему абсолютным молчанием. Хорошо хоть, что зет-символики у нас нет никакой. Единственное, что сделали, это повесили триколор на всех зданиях, но их вроде бы на всех вузах повесили.

Хотя в личных беседах с теми, кому мы доверяем, всё иначе, у молчаливого большинства налажена какая-то психологическая защита. Это очень чувствовалось после смерти Навального. Для тех же, кто разделяет антивоенные взгляды, это стало ударом под дых, я вообще перестала лелеять надежды и потеряла добрый настрой. Даже когда Яшина, Кара-Мурзу и других наших единомышленников выпустили, это дух не подняло.

Нельзя сказать, что наш университет пропитан идолопоклонничеством и ура-патриотизмом. Совсем нет. Есть только единичные преподаватели, которые за СВО. Это, как правило, люди либо с военным прошлым, либо одинокие и пожилые. Они больше подвержены пропаганде. Молодые же, даже если кто-то и за СВО, отнюдь не проявляют это громко.

Больше удивляют студенты: у нас пышным цветом зацвели всякие патриотические сообщества. Я помню своё недавнее студенчество. Тогда все, что исходило от государства, все эти молодежные совещательные органы не то чтобы считались зашкваром, но точно не пользовались популярностью. А сейчас эти сообщества реально посещаются студентами, и их точно не тянут за уши. Может быть, потому, что студенты стали более практичными?

Вообще у нас вуз очень ориентирован на бизнес, ГМУ — это только одна магистратура, и возрастные люди тоже учатся. Я на эту тему общалась с ребятами несколько раз, они сами ко мне иногда приходят поговорить. Я их спрашиваю: «Вы чего хотите? Может, на стажировку, ещё куда-то?» Но они в ответ ничего не могут сформулировать. Просто учуяли, где медок, и на этот запах полетели. При этом критическое мышление не включается.

Сама я хоть и явно проговариваю свою позицию, но стараюсь формулировать обтекаемыми фразами, чтобы не возбуждать лишних кривотолков в свой адрес. Меня поразило то, что ко мне уже несколько раз подходили студенты, с которыми мы находимся во взаимопонимании, и говорили, что очень за меня боятся. Ведь я на занятиях говорю о том, как организовано проектное управление в госсекторе, но при этом трудно обходиться без упоминания коррупции. Я никогда не выхожу на тему войны: очень сильно этого боюсь. Но очень помогает использование разного рода эвфемизмов. Мы со студентами даже создали целый словарь для обозначения всем известных событий: «день, когда земля остановилась», «судный день». Это хотя бы стилистически дает оценку тому, что происходит. Слово «спецоперация» мы избегаем произносить: не хочется поддерживать официальное словоупотребление. Уже тем, что меняешь эту аббревиатуру на что-то своё, хоть таким образом выражаешь свою позицию сопротивления. Хоть мимикой, хоть одним каким-то знаком пытаемся дать понять, что мы ещё здесь, дорогие наши студенты. Пожалуйста, не теряйте силы духа! Всё будет хорошо!

На занятиях всё ещё высказываются критические суждения. Например, мы говорим о том, что повышение материнского капитала не приведет к повышению рождаемости. Я даже собственный пример привожу: мне больше 30, но у меня нет детей. Моё объяснение очень простое: детей заводить страшно. Студентов это цепляет. У нас есть баннеры во славу национальных проектов. Меня зацепил баннер с надписью «Беременность — равно уверенность», который я привела как пример в контексте обсуждения форм взаимодействия государства с населением, как то, что его посыл может быть спорным.

И даже это вызывает некоторое волнение, потому что нельзя говорить плохо про государство вообще ни по какой части — в том числе по части экономики. Студенты сейчас тоже сторонники молчаливого заговора: не говорить про войну, не осуждать государство, не делать резких шагов, не высовываться особо, вообще не отсвечивать. Понимание такое, что если вы сильно высунетесь, то вас, скорее всего, прихлопнут, и вы просидите свои лучшие годы. А потом, когда окажетесь снова на свободе, уже не будет шансов чего-то в жизни добиться.

Хотя мы и онемели, человеческие качества порой дают себя знать. Мобилизация сентября 2022 года людей чуть пробудила. У нас прямо зашуршали кабинеты: все страшно боялись за сотрудников и студентов. К чести университетского сообщества, стали жалеть молодых парней — когда идёт речь об оценке «неуд» и студенту светит отчисление с известными последствиями, люди стараются с грехом пополам натянуть тройку, лишь бы его не загребли.

Очень часто в коридорах слышу и от административных сотрудников, и от преподавателей: «Это же парень. Ну, будь человеком, он же в армию пойдет. Чего творишь-то?» И чаще всего это срабатывает. И если случается, что преподаватели не идут навстречу, то включаются сотрудники административных подразделений, которые помогают оперативно переводиться в другие вузы, чтобы не потерять отсрочку.

Что касается детей ветеранов СВО, то они к нам поступают по квоте достаточно стабильно, но очень быстро вылетают. Их как раз выкинуть можно, потому что они могут перепоступить на другую программу. Хуже иностранцам, которые теряют визу, когда мы их отчисляем. А собственно ветеранов СВО у нас, слава богу, нет ни среди преподавателей, ни среди студентов. Это в городе есть ветераны-директора школ. Зато у нас при университете есть лицей, где более высокий уровень политизации и пропаганды, но обходится без участников военных действий. Лицеисты просто послушно слушают гимн. К сожалению, некоторые учителя — пропутинские дамы.

А вот ещё интересная история со сбором жестянок. Акция по сбору жестянок из-под консервов вообще не пользуется популярностью. Начальство организует коробку для окопных свечей, а кто-то постоянно жестянки из этой коробки выкидывает. Так что какой-то идеологии, которая опутала всё целиком, нет. У нас спокойно стоят всякие коробки для помощи кошачьим приютам, для б/у одежды, для батареек — с ними ничего такого не происходит.

Все равно боль из-за происходящего не проходит. Поэтому многие стали больше злоупотреблять, кто чем. Очень многие из моих знакомых пошли по психологам. Я боюсь, что остальные просто уйдут во внутреннюю эмиграцию.

Тут у меня есть своя история: через год после начала войны я купила дом в глухой деревеньке, сама не зная почему. А потом поняла, что это именно то, что мне нужно: я себе в буквальном смысле строю на всякий случай убежище. Как буду выживать, если придется туда эмигрировать? Возможно, работать в деревенской школе.

Если честно, у меня нет ощущения, что в деревне я смогу что-то новое делать. Скорее всего, это просто попытка саму себя успокоить, ведь мы боимся новой волны мобилизации. У нас с друзьями есть три-четыре компании, и каждая подготовила по какому-то убежищу в лесах, в деревнях, чтобы, если что, быстро своих мужчин по этим лесам разогнать. У нас есть охотничья избушка, где наших мужчин никакая мобилизация не найдёт. Там только спутниковые телефоны ловят. Мы подготовили в избушке припасы, чтобы длительное время существовать без риска.Записано это не на нас, а на родственников, чтобы это нельзя было пробить по прописке или ещё как-то. И местные не сдадут: дома куплены в заброшенной части деревни, у леса. А ещё мы договорились с нашими мамами, что если понадобится, они будут ходить для мужчин в магазин.

Самое же печальное — это потеря тех, кого уволили. Это был цвет вуза: и научный, и образовательный, и организационный. Их места занимают люди без выраженных талантов. Знакомая, уехавшая полгода назад, сказала: «Ребята, я вам сочувствую, но сейчас время серости». Уехать вслед за лучшими мы не можем ни в экономическом смысле, ни в социальном, ни в профессиональном. Очень сильно потери сказались на науке и на международных связях. Сказать, что нас откинуло назад — ничего не сказать. Всё это очень плохо влияет на качество образования.

Актуальные видео о науке во время войны, интервью, подкасты и стримы со знаменитыми учёными — на YouTube-канале T-invariant. Станьте нашим подписчиком!

Сегодня даже в столице видно, как всё протухает. Я недавно съездила на конференцию в Москву в надежде вдохнуть свежего воздуха и послушать тех, кто ещё должен оставаться высокими профессионалами. И что же я увидела? На первом месте оказался круглый стол о поддержке студенческих семей. Боже правый, что мы творим! Обсуждали, как студентам одновременно и учиться, и рожать. Приезжие коллеги шутили, что хоть булочек бесплатно поели.

Я поражалась людям науки, думала, что я хоть что-то у них перейму в связях университета с внешним миром. А сегодня внешний заказчик приходит и говорит: «Мы помним такого суперкрутого преподавателя, где он тут у вас?» А мы такие: «Ой, нет его, есть его ученики». «Ну ладно, — отвечает заказчик, — мы тогда не будем заказывать исследования, мы доверяли в плане консалтинга только ему». Заказчикам неинтересны конформисты или те, кто только-только что-то начал делать. Мы как те девочки, которые не доросли до маминых туфель и платьев. Работа, которая держалась на наших «моделях», сгружается на их неокрепшие плечи. Они только три-четыре года назад магистратуру закончили, ещё не оперились, а их уже завалили работой: и методической, и со студентами, и по набору. Профессионально расти времени нет.

Я пытаюсь вокруг себя, настолько хватает сил, собрать небольшой союз. Как-то молодым коллегам из своей предметной области говорю: «Давайте я напишу тому преподу, великому учёному, который от нас уехал, и попрошу встретиться в зуме. Давайте поговорим, он же многое знает, пусть нас хотя бы чему-то научит». Увы, они даже в зуме боятся созвониться, потому что не дай бог руководство узнает. Вот так и живут эти маленькие бюрократические лошадки, которым не дали вырасти, зажали в тиски и используют для того, чтобы университет сохранил устойчивость. Но это такая опора, которая рано или поздно сломается. Начальству же для среднесрочной перспективы этого достаточно.

Они никогда не станут крутыми в консалтинге, ничего дальше университета не видя, консервируясь в своей функции и полностью находясь под пятой руководства. А ещё университетское образование выхолащивается потому, что этой молодежи дали должность, и это «доверие» нужно оправдывать. От них моральной поддержки ожидать не приходится. Зато меня очень поддерживают коллеги, которых уволили. Мы с ними сохраняем связь: я набралась смелости и написала им, что понимаю, что университет поступил очень паршиво, но мне их очень не хватает.

Уволенные коллеги откликнулись, и в какой-то момент мы уже просто начали встречаться. Мы всё время шутим, мол, давайте «совет повстанцев» сделаем. Мы все верим в то, что ещё придётся создавать новые университеты. И поэтому те, кто в России остались, должны стараться не терять друг друга, чтобы потом у нас была возможность это сделать. В кулуарных разговорах мы даже начали друг другу «должности раздавать»: ты будешь заниматься административкой, ты пойдешь на международку…

Потому что мы друг друга знаем, и нас объединяет надежда, что когда-то надо будет всё возвращать к норме. Есть только сомнения, что мы до этого доживём в активном и продуктивном состоянии.

Моя мечта — заниматься исследованием высшего образования, хотя сейчас в это соваться смысла нет, потому что там всё про государство и какой-то неведомый путь «собственного развития» с уходом от европейской ориентации, которая была интересна мне. Возврат же к норме — очень сложный вопрос. Боюсь, что хороших управленцев в образовании будет немного. А если убрать всех теперешних, то кто на их место придёт? У меня нет устроенной картинки в голове, хотя в качестве ролевой модели была Высшая школа экономики на заре её строительства, правда за исключением изначальной ориентации на государство. Важна роль студенческого самоуправления, свобода преподавателей, ориентация на достойные условия труда, открытость к зарубежным учёным. Я бы дорого дала за то, чтобы хоть бы один вечер поговорить с кем-то из россиян за границей, которые тоже об этом мечтают!