НАСТОЯЩИЙ МАТЕРИАЛ ПРОИЗВЕДЕН, РАСПРОСТРАНЕН И НАПРАВЛЕН ИНОСТРАННЫМ АГЕНТОМ T-INVARIANT, ЛИБО КАСАЕТСЯ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ ИНОСТРАННОГО АГЕНТА T-INVARIANT. 18+
«Очень обидно за наше научное достоинство»
Я, надо признать, хожу под угрозой. Политика, казалось бы, далеко от меня, но на самом деле она близко. Ночью просыпаюсь, не могу не думать о том, что произошло с Навальным. Но, с другой стороны, я три года посвятила изучению острых социальных проблем, связанных со специфическими государственными институтами, проведя вместе с коллегами более 70 интервью. Я из рассказов информантов знаю, что такое насилие, не только физическое, а то, что ломает человека и делает его «никем», даже сильных людей.
Как в нынешней ситуации рассказывать молодым людям о критическом мышлении, как смотреть им в глаза? Как недоговаривать?
Так хочется, чтобы мир принадлежал студентам, был открыт для коммуникации, поступления, куда хотят, обмена опытом.
Я бы, может, и хотела полностью затаиться, как многие другие коллеги, это их позиция, это их выбор. Но я не могу, я начинаю просто болеть физически. Тогда я реально начинаю думать о том, чтобы уйти из профессии. Но в ситуации всяческого давления, в том числе со стороны непосредственного руководства, я думаю и о том, что надо все-таки оставаться в академической среде. Ведь должен кто-то оставаться! Ведь эти молодые люди не виноваты, что они попали в этот исторический период.
Вот я сегодня на паре заменяла преподавателя. Я этих студентов видела впервые. Стала рассказывать про этику исследования в социальных науках, про конфиденциальность по отношению к информантам, про риски, про честность, про эмпатию, ссылаясь на собственный опыт того же изучения молодежной субкультуры и так далее. И я с удивлением обнаружила, что, несмотря на то, что студентам в сети доступна куча интересных подкастов, интересных стенд-ап комиков и так далее, люди, которым по 17-18 лет, сильно соскучились по искренности, по честности в аудитории.
Я даже не говорю им, что война — это плохо. Но, через то, о чем я говорила непрямо, я все равно говорила, что война — плохо.
Я очень люблю преподавать, и я знаю, что у меня это очень хорошо получается. Я могу мотивировать людей, которые считают, что социальная наука — это не наука. После моих пар они приходят к родственникам, которые скептически говорили: «Ну, чем это ты таким занимаешься?», и отвечают: «Нет, мы хотим быть в social studies, это нам нравится, это круто». Они чувствуют, что участвуют в формировании каких-то новых смыслов, которые повлияют на какой-то дискурс новый, новые взгляды. Все это очень вдохновляет. В мой Телеграм они написали столько всего! Они здорово поменяли мое плохое настроение.
Что до руководства студенческими исследованиями, то тут просто кошмар, поскольку теперь существует список тем для курсовых и дипломных работ. А ведь мы за годы научились свободно коммуницировать со студентами относительно их интересов к темам своих работ. Даже при том, что в последнее время было много самоцензуры, например, мы не планировали квир-исследования из-за законодательных ограничений. Теперь же обращать внимание на социальные проблемы сексуальности или секс-работы, которые всегда были злободневными, не приветствуется.
Например, моей студентке запретили изучать вебкаминг, что очень важно с точки зрения социальной уязвимости девушек. Эта тема имеет прямое отношение к сексуальной эксплуатации.
И этот запрет — явное лицемерие, потому что на платформах вроде «Кинопоиска» сериалы типа «Жизнь по вызову» занимают ведущие позиции, занимаясь романтизацией такой деятельности. А ведь в работе со студентами подобные темы были реальными, живыми. Вот и высасывают теперь из пальца что-то типа «плюсы цифровизации образования» или «почему молодежь вступает в молодежные движения».
Это может быть важно, но у меня с моими студентами не было таких тем. Наши темы — все трудные, с тяжелым рекрутингом респондентов, и именно на них я этой важной методике студентов и учу, учу понимать и любить страну, а не государство. Но, как передают мои студенты, преподаватели могут сказать «раз вы учитесь за счет государства, вы обязаны любить государство». Студенты живо общаются со мной в отдельном чате, что не нравится начальству, поскольку там нет контроля. А вся эта начальственная мозгомешалка очень мешает: материалов исследований так много, но за пять лет удалось написать лишь одну статью.
Очень обидно за наше научное достоинство. Ведь в наших науках в общении с западными коллегами состоялся важный перелом, когда на нас перестали смотреть сверху вниз, как это было в 1990-е, когда мы зависели от западных грантов.
Нам начали смотреть прямо в глаза, считая нас за равных, ведь мы уже кое-чего добились в своей области. Я надеялась на то, что с помощью исследований смогу помочь что-то изменить в этой системе. Но в какой-то момент изучаемые мною трудные темы вышли из своих рамок и стали опасно актуальными. Обидно даже не из-за денег или карьеры, просто подорвана наша миссия, ведь в нашем исследовании основные усилия были приложены именно россиянами с важной социальной целью.
Столько было сделано, такие трудные выбоки были обеспечены, столько данных собрано, но теперь не удается ничего опубликовать! Мне предлагали опубликовать статью, которую я сдала в хороший зарубежный журнал три года назад, под псевдонимом, но я не согласилась. Я хочу, чтобы мое имя упоминалось. При этом я честно сообщила своему руководству, как бы я к нему ни относилась, что у меня должна выйти статья и что я готова опубликоваться без моей университетской аффилиации. Но тут началось давление, потребовали отозвать статью, чего я не могу сделать, так как это вопрос моей репутации.
Еще про начальство: стали говорить, что «иронично молчать» насчет СВО больше нельзя.
Но я отвечаю, что не могу поддерживать насилие в любой форме. Не знаю, может, я бы и нашла, где заработать те маленькие деньги, которые получаю в университете. Да, большие деньги сейчас могут получать только те, кто занимается безопасными и показушными исследованиями. И тут тоже сказывается жуткая практика двойных стандартов:
с одной стороны, министерство говорит, что не надо публиковаться в разных скопусах, а с другой — на носу выборы на должность, и нужны четыре скопусовских статьи.
С одной стороны, Путин открыто выступил с декларацией открытого сотрудничества с миром в области науки. А мне говорят, что туда-то я не могу просто так поехать. Не могу, по мнению методиста, цитировать иностранных социологов и иноагентов. Что, может, показать ей распечатку речи Путина или закона об иноагентах про «звездочки»?
Если есть возможность послать статью в приличный и бесплатный журнал даже по такой «безопасной» теме, как «культурные пространства», может прийти отказ на том основании, что подобные пространства могут стать «рассадником общественно опасных болезней». Такое мы встречали в документах хрущевского периода. Может быть, мы теперь должны вставлять цитаты из выступлений Путина? Меня уже не убивают коллеги, которые поддерживают войну. Вначале убивало, а сейчас я уже привыкла.
Бесправие у нас полное, люди уже просто пахнут страхом на заседаниях кафедры.
Люди на физическом уровне не выдерживают, начинают болеть, увольняться или их просто не выбирают по конкурсу. Страшно еще от того, что иногда невозможно контролировать все, что говоришь в аудитории; могут донести даже если просто похвалишь западную систему образования. Контроль становится все более тотальным. Еще примеры: подавление таких терминов, как «авторка», или спрашивают о том, куда я поеду в отпуск. Любые академические поездки и даже упоминания коллег из других университетов страны надо согласовывать. Начальство так себя ведет, потому что боится потерять кормушку. А неравенство в оплате труда между преподавателями и теми, кто находится даже на нижних этажах управления в вузе, огромное.
Но вот что еще страшно: а вдруг я настолько привыкну, что что-то важное во мне сломится из-за проблем с коммуникацией, когда вокруг сужается пространство нормального и приемлемого. Пока помогает держаться только то, что хочется продолжать исследование, может быть написать по нему докторскую. Но кто согласится сейчас с тем, чтобы затрагивать тему насилия? А уехать с ней за рубеж на PhD — тоже проблема, ведь я из России, а помогают больше сейчас украинцам, что справедливо, ведь я же сейчас не в разрушенном доме сижу.
То есть карьере может настать конец, если быстро ситуация не переменится.
Я или превращусь в человека, который в какой-то момент повесит портрет Путина в кабинете, или я должна уйти из профессии.
Родители мои старые, я не готова их оставить, тем более, что мама все понимает и поддерживает меня. Она боится за меня и говорит, что, «как будет возможность, надо уезжать, ведь ты талантлива, карьеру сделаешь». Наверное, это потому, что я ей вовремя купила планшет и подключила ее ко всему, что можно. В отличие от брата, который моложе меня, у нее совершенно другая позиция. Но еще более бесценно, когда твои единомышленники — коллеги, с которыми все понимаешь без слов. Хотя мои главные круги доверия больше сформировались со студентами. Они с юмором, они легко считывают лицемерие. Хочу еще подчеркнуть, что ярко обнаруживаются различия между людьми не только в отношении к войне.
Сам уровень эмпатии тех, кто против войны, заметно выше, чем у тех, кто за; они более открыты и больше стараются понять.
Но не все навсегда застыли в своих позициях. Мне довелось однажды два часа разговаривать с вернувшимся с СВО студентом, который доверительно сообщил мне после занятия, что не согласен с моей позицией. Он заинтересовался, почему она такая, и мы в итоге согласились, что таковы условия, что армия оказалась специфическим социальным лифтом. Или взять мою подругу, чей сын ушел воевать. Год назад она была совсем другой, а сегодня она в чем-то даже радикальнее, чем я, поскольку ею осознана угроза ее сыну. Или еще одна подруга-патриотка, с которой мы соединяемся в какой-то точке, когда она говорит, что эта война никому не нужна. Ни она, ни я не хотим, чтобы ее муж погиб.
Бывают случаи, как на одной конференции, когда с опаской пытаешься выяснить мнение незнакомого прежде человека и вдруг узнаешь, что он тоже против войны. Теперь мы друзья. Также подбадривает то, что иностранные коллеги, с которыми сохраняется переписка, продолжают считать меня хорошим человеком. А в моем университете представление о хорошем может быть совсем другим: например, когда люди не верят, что вообще можно бесплатно напечататься в хороших журналах, и у самих по четыре цитирования на сорок оплаченных статей. Когда у меня видят 120 цитирований бесплатной публикации, то сразу подозревают, что это все делается по моей просьбе. А я даже не знала, что бывают такие технологии, что так может организовываться и нормализовываться имитация науки.
Скоро у меня выборы, и я думаю, что меня не переизберут. Я не борец, я такой же трус, как и все, но я для начальства «непредсказуемая», у меня «ироничное молчание». Мне даже не приходится говорить, что я против войны, по мне это просто видно.
Я социализировалась в 1990-е годы, когда было голодно, но свободно, а свобода — это бесценная штука, это роскошь, и наука призвана помогать ей. Я в нее пришла не для того, чтобы хренью заниматься.
Я устала бояться и устала разочаровываться. Но дело надо делать, в любом случае. Кто если не мы?
19.04.2024