НАСТОЯЩИЙ МАТЕРИАЛ ПРОИЗВЕДЕН, РАСПРОСТРАНЕН И НАПРАВЛЕН ИНОСТРАННЫМ АГЕНТОМ T-INVARIANT, ЛИБО КАСАЕТСЯ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ ИНОСТРАННОГО АГЕНТА T-INVARIANT. 18+
T-invariant продолжает проект, в рамках которого российские учёные и преподаватели на условиях анонимности рассказывают, как меняется их жизнь и их труд в условиях войны и тотального «закручивания гаек». В очередной записке исследователь города, учёный из Сибири пишет, как люди спасаются во внутренней эмиграции, с чем связаны сегодня их надежды и о чём, по его мнению, свидетельствует обращение к 1990-м.
Сейчас уже произошла психологическая адаптация к войне. Я это наблюдаю в ходе моей научной работы. Мы продолжаем изучать закономерности городских конфликтов: на обширном материале пытаемся разработать для этого универсальную методику и программный продукт, которые можно будет потом использовать в других городах, и, может быть, странах.
Изучение города приносит утешение. Я вижу, что даже мой довольно молодой город переживает уже третье государство, что государства приходят и уходят, а города остаются. Не всё потеряно. Есть структуры древнее и прочнее, чем государства и нации.
Они останутся, и надо их изучать, понимать, как они работают, как они могут развиваться и становиться лучше. Это погружение в науку помогает справляться с ситуацией. Как и общение с коллегами, большинство из которых не в восторге от происходящего. Понятно, что у всех разная логика. У кого-то это чисто моральное неприятие, а у кого-то пострадала карьера: обрублены контакты с зарубежными коллегами, возможности публиковаться, участвовать в грантах. Многие «технари» зависели от зарубежного оборудования, и теперь они не могут продолжать свои исследования. Мы же, социогуманитарии, пострадали не так, как естественники, поскольку нам мало что нужно — разве что общение с зарубежными коллегами.
Главные новости о жизни учёных во время войны, видео и инфографика — в телеграм-канале T-invariant. Подпишитесь, чтобы не пропустить.
Человек привыкает ко всему, и со временем начинает казаться, что та ненормальная ситуация, в которой мы живём, существует настолько давно, что трудно вспомнить, когда её не было. Годы войны в памяти заслонили собой весь горизонт, и мы уже не видим, что было до неё. А может быть, и не хотим видеть. Это стирание из памяти жизни до февраля 2022 года также притупляет эмоции, которые были в начале войны.
В нашем проекте мы проводим интервью с городскими активистами, с участниками конфликтов. Многие из них отмечают, что в первые полгода после начала войны жизнь как бы приостановилась. Потому что люди вообще не понимали, что происходит и как можно думать о каких-то рутинных делах. Всё замерло. А потом начали возвращаться к жизни. Раз ты не уехал, жизнь должна как-то продолжаться. Нельзя бесконечно горевать и отдаваться саморазрушению. Иначе окажется, что они победили, а ты проиграл, и история в очередной раз оправдает победителей. Дожить до конца этой истории — вот чем сейчас многие живут и ищут способы, как себя сохранить.
Поэтому люди уходят во внутреннюю эмиграцию, в усиленную работу в своём маленьком садике, в своей узкой безопасной научной теме. И мы видим, как растёт интенсивность городских конфликтов. Люди ментально спасают себя, сражаясь за старые деревья в своем дворе. Хотя бы это они пытаются контролировать в своей жизни.
Такая адаптация, с одной стороны, ужасна, а с другой — закономерна и очень нужна. Мы это знаем на примере прошлого. И немцы в 1930-40-е годы, и люди в СССР в те же 1930-е, несмотря на весь ужас ситуации, продолжали как-то жить и сохранять в себе человеческое. Но сейчас есть соцсети, и я часто вижу, что кого-то возмущает эта адаптация — когда очередное разрушение очередного квартала в очередном украинском городе или гибель мирных жителей в приграничных российских областях воспринимаются не так остро, как того требует наша человечность. На фоне переполненного насилием и ужасами потока новостей даже теракт в «Крокусе» не вызвал страшного шока.
Люди пытаются дожить до будущего. Мы не изучаем это детально, но те, с кем разговариваем, считают ситуацию ненормальной, считают, что общество, страна долго в таких условиях жить не смогут. И здесь нет противоречия с фактом их адаптированности: наши собеседники полагают, что нельзя такие вещи долго проделывать с экономикой, с демографией, с рынком труда, с импортом технологий, с кадровой политикой. Люди считают, что такие вещи не обходятся без серьёзных последствий, причём уже в скором времени. Это питает их надежды на перемены и помогает не сдаваться, не смиряться со злом хотя бы внутренне.
С учёными то же самое. В нашем университете в 2023 году произошло знаменательное событие: впервые за его 70-летнюю историю не защитили ни одной докторской диссертации. Для коллег это было шоком. Но это показывает образ будущего молодых учёных, отношение к воспроизводству научного знания. Такие примеры, видимо, и питают надежды людей если не на какое-то достаточно скорое разрешение всего происходящего, то на значительную трансформацию режима.
Безусловно, есть люди, которые считают, что нынешняя система может продолжать своё существование примерно на тех же основаниях, но с несколько изменившимися принципами управления. Я себя к таким людям не отношу, я не вижу умеренного сценария трансформации. Но, если верить коллегам из смежной области, политологам, есть целая палитра позиций, и умеренные сценарии чаще реализуются на практике.
В воздухе нашего города носится не столько ожидание перемен, сколько глухое раздражение. Но вслед за ним придёт и ожидание изменений. Для меня очень показателен опыт любительской игры в футбол, когда на тренировке мы встречаемся с футболистами-любителями из совсем другой тусовки. Это инженеры и менеджеры банков, которые политикой, что называется, абсолютно не интересуются. И вот я впервые с удивлением услышал, как они перед игрой все вместе и достаточно бурно обсуждали недавнее послание президента Федеральному собранию. Они явно ожидали от президента важных слов о том, как дальше жить и как выходить из этой ситуации, поскольку многие из них уже начали ощущать потери. Это городской средний класс, который после начала войны утратил возможность съездить семьёй на месяц в Таиланд или обновлять машину каждые три года. Они хотели бы услышать, как и когда вернётся прежняя жизнь, но опять услышали набор дежурных фраз.
При этом такой средний класс пока ещё находится в стороне от других системных кризисов, в частности в правовой сфере. В последнее время в сферу правоприменения пришли новые люди, которые оказываются настолько малограмотными, что не могут толком применять всё еще остающиеся цивилизованные нормы. Причиной такого ухудшения качества кадров является исчезновение состязательности в области правоприменения. Пример: мне приходится сейчас принимать участие в одном уголовном деле в качестве общественного помощника адвоката, защищающего учёного. Я прекрасно вижу, насколько все стало несостязательно, как на следователе и прокуроре перестаёт лежать бремя доказательства, как судья автоматически соглашается со следователем вопреки всем нормам. Эта бомба замедленного действия под режимом пострашнее коррупции, войны и демографии.
Ещё одна важная тема — тема правдивого слова. В условиях тотальной лжи в обществе есть огромный запрос на правду, как бы она ни была окрашена. Я однажды поймал себя на неприятном чувстве симпатии к Евгению Пригожину — из-за того, что он осмелился сказать правду (пусть и для достижения своих ужасных целей). Кажется, люди готовы услышать правду от любого, кто, например, озвучит реальные цифры по демографии в крупных городах. Мне, в частности, бросается в глаза одно шокирующее изменение на улицах моего города. Я просто проводил эксперимент и прежде, и сейчас: сколько беременных я могу насчитать за час. Так вот, сейчас — нисколько. Раньше я наблюдал рядом с моим домом внушительные очереди в женскую консультацию, теперь же там пусто. Вот такая у нас форма протеста: женщины голосуют не ногами и не рублём против войны и неопределенности.
Очень трудно принять тот факт, что человек оказывает очень малое влияние на стратегические процессы. Нам, социальным учёным, проще принять это, потому что по долгу службы мы постоянно пытаемся анализировать роль действий отдельного человека или даже сообществ в городской жизни: редко кому-то удаётся повлиять на неё в целом. Осознавание своего реального влияния — вещь трудная: она больно бьёт по самооценке. Но так и надёжнее, и правильнее. Иначе ты оказываешься в позиции наивного демиурга, взявшего ответственность за все 1990-е и последующую катастрофу. Да, конечно, были какие-то твои действия, которые не помогали победе добра, но надо сделать выводы, а не ставить на себе крест.
Я, например, довольно поздно понял, к чему идет дело в нашей стране, поздно стал что-то предпринимать и корю себя за это. Но при этом я не настолько плохо понимаю происходящее, чтобы всю ответственность возлагать на себя, или на своё поколение, или на какое-то другое поколение.
От моих действий и действий других отдельных людей в действительности зависело очень мало в этих условиях, при таком уровне развития политических и общественных институтов, при такой модели экономики, при таком историческом наследии. Важно наконец начать отдавать себе в этом отчёт, и тогда, может быть, мы начнем думать о главном и сложном, а не о плохих и хороших поступках людей.
Я не смотрел сериал ФБК о 1990-х, но понимаю суть идущей вокруг него дискуссии. Люди академического мира по-разному оценивают тот период. В девяностые активно создавались гуманитарные факультеты. Технари, конечно, вспоминают те годы без симпатии из-за проблем с оборудованием и бюджетами, с госзаказом. Для гуманитариев картина была другая: произошел и качественный, и количественный взрыв в отношении новых исследований, повышения роли гуманитариев. Многие из них стали работать в политических проектах, участвовать в международных грантах. Стало можно всё переводить, обсуждать. Появились масштабные новые проекты — такие, как Европейский университет в Санкт-Петербурге или Шанинка, которые до сих пор не до конца разрушены, несмотря на титанические усилия государства. Да, тогда кто-то голодал, а кто-то открывал один бизнес за другим и на ровном месте зарабатывал деньги. Так что неудивительно, что воспоминания столь полярные.
Для меня обращение к девяностым — ещё и признак того, что мы близки к некоему концу эпохи. Это как воспоминания старых людей о молодости, когда жизнь уже заканчивается. У наших учёных (да и не только у них) прежняя жизнь сейчас или заканчивается, или она стоит на паузе. Поэтому люди хотят обратиться к тому прошлому, когда они были молоды душой, сильны разумом, всё было возможно и всё было впереди.
11.06.2024