НАСТОЯЩИЙ МАТЕРИАЛ ПРОИЗВЕДЕН, РАСПРОСТРАНЕН И НАПРАВЛЕН ИНОСТРАННЫМ АГЕНТОМ T-INVARIANT, ЛИБО КАСАЕТСЯ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ ИНОСТРАННОГО АГЕНТА T-INVARIANT. 18+
T-invariant продолжает проект, в рамках которого российские учёные и преподаватели на условиях анонимности рассказывают, как меняется их жизнь и их работа в условиях войны и тотального «закручивания гаек». В очередной записке психолог из сибирского вуза анализирует отсутствие эмпатии у значительной части россиян и рассказывает, почему люди стараются дистанцироваться от политики и войны с Украиной.
Общая атмосфера тяжёлая, и никакого оптимизма по поводу будущего не возникает. Но если сравнивать динамику за два года, то видно, что в обществе что-то меняется. Уже нет такой истерии, какая была в начале войны. Это видно, например, по празднованию 9 мая. Два года назад все выходили с детьми, наряженными в пилотки с лентами, а сейчас люди более апатичны, символики на улицах стало меньше. Нет такого количества баннеров, призывающих пойти на службу по контракту, как это было в 2022 году; надписей на автобусах, приглашающих в ЧВК Вагнер. Они сменились обычной рекламой. Об СВО преимущественно напоминают только выцветшие буквы Z на общественном транспорте и голосовые объявления между остановками, зазывающие на ту же службу.
В плане же профессиональной деятельности изменения касаются преимущественно того, что сотрудники более осторожно говорят между собой на темы, касающиеся политики, или не говорят об этом вообще. Витают слухи, что среди студентов есть осведомители, и нужно быть очень осторожными в высказываниях.
Я за последние два года провёл два исследования, и о них было упомянуто в прессе. Одно из них о том, как 24 февраля повлияло на психоэмоциональное состояние людей, несогласных с действиями властей. Я хотел опубликовать результаты в научном журнале, с которым постоянно сотрудничал, но главный редактор сразу сказал, что мою статью публиковать не будут. Причины он не объяснил, но понятно, что такое уже просто не принимают. Второе исследование не предполагало научных публикаций, однако в одном независимом СМИ были представлены его результаты, демонстрирующие, что люди стали более осторожны в общении на политические темы. У многих, кто не поддерживает СВО, произошло отчуждение и охлаждение в отношениях с друзьями и родственниками: отношения либо прекратились, либо при общении намеренно не затрагиваются политические темы, поскольку они могут стать причиной конфликта. Те, кто не поддерживает СВО и не согласен с политикой государства, часто чувствуют одиночество и испытывают трудности с поиском круга единомышленников.
Что касается научных исследований, то раньше я исследовал передачу межпоколенческого опыта, связанного с последствиями советских репрессий; то, как это сказывалось на менталитете последующих поколений, на социально-политических установках. Сегодня я уже особо не делюсь этим с коллегами, хотя у меня были публикации и выступления по этой теме. Сейчас это не только не соответствует современной научной конъюнктуре в России, но и рискованно. Хотя, казалось бы, очень важно осознать и изжить травму, которая была передана нам бабушками и дедушками.
Сейчас в российской психологии другая конъюнктура — как СВО влияет на комбатантов, как оказывать психологическую помощь им и их семьям. Я в целом предпочёл от профессиональных сообществ дистанцироваться, поскольку знаю, какие там царят взгляды.
Я включён в некоторые общие чаты и вижу, что люди пишут по поводу СВО, патриотических праздников и т.п. Вижу, какие темы заявляются на научных конференциях. Я это оцениваю как поддержку войны, как соучастие в ней. Рабочие контакты поддерживать, понятно, приходится, но со многими контактирую только на поверхностном уровне.
К счастью, что касается табуированных в российской науке тем, всё-таки существует определенный научный обмен. Я, например, отправил статью в интернет-сообщество «Академические мосты». Интересно, что они планируют анонимно пристраивать в академические журналы научные статьи тех, кто не может раскрыть свое имя из соображений безопасности. Это должно происходить с сохранением авторских прав, то есть чтобы, когда всё нормализуется, автор получил признание. Хотя я лично на скорую нормализацию не рассчитываю.
Что касается моей психотерапевтической практики, за прошедшие два с лишним года переживания, связанные с политическими событиями, крайне редко становились центральной темой для обсуждения. Это единичные случаи, которые по времени совпадали со значимыми событиями: первые дни после вторжения на Украину, после начала мобилизации, после смерти Алексея Навального. После 24 февраля многие клиенты говорили о войне. Это было по-разному, в зависимости от их мировоззрения: кто-то был в ужасе, кто-то говорил, что надо скорее Украину победить, кто-то — что его это никак не трогает, война и война. Когда же первый шок прошёл, эта тема больше не всплывала за исключением сентября 2022 года, когда многих стала волновать мобилизация. При этом интересно было, что человек мог, с одной стороны, поддерживать СВО, а с другой — быть в панике от того, что его или кого-то из его близких заберут на войну.
В большинстве же случаев, если политический контекст и упоминается, то вскользь, как нечто само собой разумеющееся («у меня родственник на СВО», «и так столько проблем, а тут ещё Украина эта, будь она проклята!»), не имеющее прямого отношения к основной проблеме — межличностным, семейным отношениям, тревожности, депрессиям.
Если клиенты говорят о своей позиции, отличной от официальной, то только в тех случаях, когда знают о моей позиции. Всё же людей, даже если они против СВО, больше волнуют их повседневные жизненные проблемы.
Я бы не сказал, что проскальзывающий фактор политики как-то меняет мой набор способов терапевтической помощи. В целом я наблюдаю, что люди пытаются вытеснять нынешнюю трагедию из сознания, не думать о ней, не упоминать в разговорах. Я полагаю, что нежелание говорить о политике связано не только со страхом репрессий, хотя у меня, например, некоторые коллеги в учреждении, где я работаю, боятся даже VPN пользоваться и заходить в Facebook. Люди чувствуют, что их позиции могут сильно различаться, и стараются не провоцировать конфликт.
Что касается атмосферы вообще и отношения к психологической помощи в частности, то по сравнению с 1990-ми, конечно, произошли разительные перемены. Ещё в начале 1990-х годов было нонсенсом пойти к психотерапевту, если разве что совсем «припрёт». Сейчас же люди к нам ходят гораздо чаще, особенно молодёжь. Люди стали более внимательны к своей эмоциональной жизни, более озабочены тем, как они выстраивают эмоциональный контакт с детьми. Так что можно предположить, что emotional intelligence (эмоциональный интеллект) у современных людей стал выше в сравнении с советским временем. Хотя таких исследований не проводилось. Однако я думаю, что формальный уровень интеллекта и эмоциональный интеллект, в частности, не связаны напрямую с поддержкой или неподдержкой СВО и государственной политики. Интеллект – это всего лишь инструмент, который может быть применён для любых целей, как положительных, так и отрицательных.
Что касается эмпатии и эмоционального интеллекта, то они вполне могут быть избирательными. Это показали эксперименты Альберта Бандуры по дегуманизации и наблюдения Роберта Дж. Лифтона по формированию двойной идентичности: человек может исполнять совершенно разные роли по отношению к разным людям (например, к своим детям и к тем, кого считает своими врагами). В частности, почти все люди умеют прекрасно отключать эмпатию, когда едят невегетарианскую пищу.
Мы также прекрасно знаем, какое количество интеллигенции в России, в том числе учёных и психологов, публично поддерживает СВО, президента Путина и законодательные инициативы. И как на их фоне мало тех, кто высказывался против, ещё до принятия репрессивных законов.
Относительно эмпатии также интересен факт, что у большинства россиян не вызывают большого сочувствия не только украинцы, но и соотечественники — ни пострадавшие от наводнения, ни находящиеся под обстрелами в приграничных областях, ни те же мобилизованные (если, конечно, они не являются близкими родственниками).
Исключением в последнее время, пожалуй, был только теракт в «Крокусе», который действительно потряс и преодолел порог нечувствительности. Можно предположить, что это связано с сильной атомизацией постсоветского российского общества. В плане долгосрочной динамики максимум атомизации пришелся на 1990-е годы, когда каждый вынужден был выживать сам как может.
В 2000-е годы общество в плане внутренних взаимоотношений стало менее агрессивным, основной ценностью был культ потребления. У людей есть некоторые основные интересы, в том числе как заработать на жизнь, но не очень понятно, что ещё создает связи в обществе. «Патриотические» подъемы 2014 и 2022 годов, похоже, имели кратковременный эффект и вряд ли способствовали установлению более глубоких связей между людьми. Но это уже вопросы к социологам.
События 2014 и 2022 годов (а также события 2011–12 годов), показали, что прослойка интеллигенции, которая могла бы объединиться на основе ценностей свободы, прав человека и демократии, — достаточно небольшая группа. В столичных городах она ещё была заметна, но у нас в регионе фальсификации на выборах особого резонанса не вызвали. Кроме того, если в целом в обществе до 2014 года отношение к институтам власти преимущественно было либо равнодушное, либо скептическое, то после крымских событий началась консолидация вокруг них. Причем любопытно, что она не особо зависит от уровня образования и социального положения человека.
В 2014 году появился мем «ватники», обозначающий людей, которые слепо поддерживают власть, автократические методы правления, милитаризм и агрессивную внешнюю политику. Это как бы современное российское воплощение «авторитарной личности» Теодора Адорно. Поначалу бытовало представление, что будто бы это малограмотные люди, находящиеся под влиянием пропаганды. И действительно, в исследованиях второй половины XX века выявлялась корреляция между чертами авторитарной личности и низким уровнем образования плюс принадлежностью к рабочему классу. Но на деле «ватниками» (в более современном словоупотреблении Z-патриотами) могут быть люди совершенно разных социальных страт, отнюдь не только рабочие, но и бизнесмены, госслужащие, а также педагоги в школах, преподаватели университетов, врачи, психологи, и т.д.
Я думаю, что большинство людей всегда готовы мимикрировать, если это позволяет сохранять их базовые жизненные потребности и ценности, что также нашло подтверждение в психологических экспериментах.
И на данный момент россиянам это выгодно делать именно в сторону власти: соответствующим образом высказываться, голосовать по рекомендации работодателя и т.п. Психологически это понятно, потому что непосредственное благополучие человека зависит сейчас не от либеральной оппозиции, даже если человек в чем-то соглашается с её идеями, а от тех, кто может наказать или поощрить.
Когда во время выборов в Госдуму у нас в университете рекомендовали преподавателям открепиться от своих участков и пойти голосовать на участке при вузе для того, чтобы повысить явку, от этого практически никто не отказался. Все послушно пошли голосовать, хотя ничего бы не было, если бы человек не пошёл. У нас это было впервые, а во многих других учреждениях, как я слышал, это привычная практика.
Уехать из страны, наверное, хорошая идея, однако у каждого свои какие-то жизненные обстоятельства. У меня, например, супруга категорически не хочет уезжать (не считая того, что ещё мама старенькая и здесь учится дочь, которой надо материально помогать). И хотелось бы уехать, но всё не складывается для этого. Я предполагаю, что скорее всего всё будет становиться хуже, это видно по динамике репрессий, которые становятся все абсурднее. И я не думаю, что от этой абсурдности все поменяется, что будет как в знаменитом фильме «Покаяние», когда у одного персонажа, который, будучи под арестом, давал показания на всех подряд, надеясь показать, насколько это абсурдно, и тогда система рухнет. Я рассматриваю, конечно, вариант переезда, но на крайний случай, который, в общем-то, может наступить в любой момент.
Я ещё и преподаю. Со студентами напрямую разговаривать о том, что они думают по поводу текущей ситуации, не представляется возможным. Да и преподавателей предупреждают, что возродилась система стукачества в институтах, что есть осведомители. Однако косвенно, по реакциям студентов, у меня сложилось впечатление, что молодёжь как-то более разумно и критично смотрит на происходящее. Конечно, среди них тоже есть большие различия. У меня есть сын, которому 25 лет, который мне про своих друзей рассказывает и отмечает, что есть среди них и поддерживающие путинскую политику. Один его бывший друг даже на СВО поехал; он был вначале осуждён за какие-то криминальные дела, а потом его завербовали. Но со слов сына таких среди знакомых меньшинство. А у меня такое впечатление, что молодёжь больше пытается дистанцироваться от политических событий. Впрочем, я их вполне понимаю. Когда был в их возрасте, меня не особо волновала война в Афганистане, а потом войны в Чечне. Хотелось концентрироваться совсем на других интересах.
Я думаю, что если политический режим не изменится, то ничего хорошего ждать не стоит: будет дальнейшее замораживание общества, всеобщая апатия, атомизация и больше политических репрессий. Изменения могут произойти, только если произойдет смена политического руководства каким-то образом — либо как в советское время, когда режим рухнул изнутри в одночасье в силу экономических условий, либо в силу каких-то других причин. Внутри российского общества есть определенный процент людей, которые были бы рады поддержать демократические преобразования, о чём, например, говорит реакция на фильм «Мастер и Маргарита».
Есть, конечно, немалое (но всё же малое по сравнению с большинством) количество тех, кто смотрят таких политологов и просветителей как Шульман, Пионтковский или Невзоров. Хорошо, что они поддерживают либерально ориентированную часть российской аудитории, но не стоит слишком преувеличивать их влияние. Это можно сравнить с деятельностью «Радио Свобода» и «Немецкая волна» в советское время. Фактически они затрагивают только определённый сегмент населения. Предложить среднему российскому обывателю послушать стримы Шульман и Невзорова — примерно то же, что предложить оппозиционно настроенному гражданину внимательно послушать передачи Соловьёва и Симоньян. Ничего хорошего после такого прослушивания никто из них не скажет.
Образно говоря, эти аудитории представляют собой несообщающиеся сосуды. Например, у меня есть товарищ, с которым мы учились когда-то в медицинском институте, но с которым много лет не общались. Когда вышел новый трек Гребенщикова, посвящённый войне, он мне понравился, и я решил этому товарищу выслать его: всё-таки он раньше интересовался рок-музыкой, в том числе «Аквариум» почитал. Однако в ответ я услышал неожиданное: «Так он же иноагент!» Я говорю: «А что это меняет?» Он отвечает: «Многое меняет, не буду я это слушать». Думаю, что примерно такая же реакция будет, если предложить ему послушать Шульман.
17.07.2024