Социология мирного времени не может пока объяснить, каким образом в Европе XXI века оказалась возможна полномасштабная война с нарушением суверенитета и попыткой захвата территорий чужого государства. О причинах неудачи демократического трансфера в России и появления агрессивного милитаристского государства, мы попросили рассказать Светлану Стивенсон, профессора Школы социальных наук Университета Лондон Метрополитан и члена Координационного совета T-invariant.
В своей книге «Жизнь по понятиям» (первоначальное издание на англиийском: Gangs of Russia: From the Streets to the Corridors of Power, Cornell University Press, 2015) Светлана Стивенсон показывает, как с развалом Советского Союза в России произошла социальная трансформация, в результате которой к власти пришли группы новой «мафиозно-воинской аристократии», и это во многом сформировало облик государства. Наш разговор начался с обсуждения этого процесса.
СС: С развалом советской системы, в ситуации кризиса государства и слома социальной структуры наверх стали подниматься группы, которые обладали ресурсом насилия: молодежные банды, представители криминального мира, ветераны-афганцы, спортсмены. Они конкурировали или сотрудничали с представителями госбезопасности и органов внутренних дел. В течение 1990-х шла самоорганизация всех этих сил в борьбе за советское наследство. В их противостоянии-кооперации и было сформировано новое российское государство.
Правящая коалиция, оформившаяся при Путине, состояла, с одной стороны, из милитаристки настроенных групп, включая представителей ФСБ и других силовиков, и олигархов — с другой. Олигархи, не имея силового бэкграунда, были заинтересованы в мирном развитии событий — накоплении, экономическом процветании, которые им обеспечивала, в том числе, глобализация, Однако они оказались слабой частью этой коалиции и были подавлены милитаристским блоком.
Средний класс, который тоже мог бы стать гарантом отхода от насилия и сторонником цивилизационного пути, приближающего Россию к современному западному миру, не состоялся как объект политики. Причиной стал сделанный в 1990-х годах выбор в пользу олигархического варианта капитализма. Государство отдало предпочтение крупному капиталу, который было легче контролировать. Олигархи же, получая в свое распоряжение крупную собственность, соглашались на государственный контроль и способствовали тому, что мелкий и средний бизнес подавлялись, а ресурсы направлялись кучке богатейших людей.
Для олигархов это было выгодной сделкой, но не сразу стало понятно, что это сделка с дьяволом. Милитаристская коалиция — силовые структуры, националистически настроенная часть бюрократии — в конце концов полностью подавила самих олигархов. Согласившись сотрудничать с мафиозно-воинской аристократией, подчинившей себе государство, и с ее помощью наращивать свои ресурсы, олигархи оказались в очень уязвимом положении, когда у государственного аппарата насилия появились совершенно иные цели, включая внешнюю экспансию.
Агрессия привела к разрыву России с глобальным миром и колоссальным потерям для олигархов. То, что в России не сформировался средний класс, объясняет, как стала возможна война: сторона силовиков не встретила серьезного гражданского сопротивления своей милитаристской повестке. Олигархи же, будучи зависимыми от государства, не могли оказать такого сопротивления несмотря на все ресурсы.
Т-i: Существует мнение, что путинские порядки и увенчавшая их агрессия стали ответом на чаяния народных низов и выдвинувшихся из них силовых элит с характерной этикой жизни по понятиям и по праву сильного.
СС: Я бы низы не обвиняла, потому что для народа основная задача — выживание. Ради этого люди либо нарушают, либо соблюдают закон, ориентируясь на конкретную ситуацию. Но правила игры устанавливаются властью и элитами. И война — вина всего правящего класса. А народ приспосабливался к тем правилам игры, которые он видел.
Т-i: Но в Украине люди отказались приспосабливаться и вышли на Майдан.
СС: Во-первых, там был мотив национально-освободительной борьбы — это очень сильный движущий фактор, который часто приводит к успеху. Во-вторых, правительство Януковича было довольно слабое, оно лавировало между обществом и интересами олигархов, в тоже время пытаясь угодить Москве. К тому же там не было такой репрессивной системы, которая существовала в России. Кстати, перед последним Майданом Янукович пытался провести репрессивные законы, которые сделали бы Украину более похожей на Россию. И тогда народ восстал.
Т-i: В России тоже был опыт Болотной. Почему он не помог?
СС: В России все зашло слишком далеко. И я не вижу возможности сломать этот режим с помощью народного сопротивления. Можно с большой степенью уверенности предположить, что, если бы тогда Болотная повела себя более радикально, и люди взяли бы в руки оружие, Путин утопил бы всё в крови.
Т-i: Сегодняшнее большинство, поддерживающее войну, конформно или равнодушно?
СС: Данные опросов сейчас мало дают для понимания происходящего в обществе. Но трудно представить, что в обществе действительно есть много равнодушных людей. Невозможно во время войны остаться аполитичным. Но мы живем в обществе, где действует машина принуждения. Она работает не только по отношению к мобилизованным, которых отправляют воевать. Она работает для всех. Медсестры, учителя, большинство людей вписаны в какие-то бюрократические структуры, которые требуют от них послушания. Особенно во время войны, когда государство хочет, чтобы народ разделял его цели, выражать протест или несогласие очень трудно. И, конечно, существует идеология, предлагающая разнообразные способы оправдать войну.
Т-i: Но сегодняшняя идеология каждый день противоречит сама себе. Как можно воспринимать ее всерьез?
СС: Идеология не обязана быть последовательной. Она отсылает людей к знакомым нарративам. Например: «страна воюет с нацизмом», или «СССР — семья народов», или «Россия всю свою историю борется с Западом». Для людей они привычны. И люди воспринимают эти посылы без особой рефлексии.
Т-i: Существует мнение, что санкции приведут к обнищанию населения. Телевизор проиграет холодильнику, и люди выйдут на протесты. Это реалистичный прогноз?
СС: Я не думаю, что обнищание населения приведет к протестам. Когда случаются экономические неурядицы или полномасштабный кризис, народ, наоборот, ждет от государства помощи в организации жизни. В 1990-е годы, когда было настоящее обнищание, бандиты становились квази-властью, снабжали население на своей территории продуктами, устанавливали системы безопасности, двери укрепляли в подъездах, контролировали неорганизованную преступность. И население терпело эту бандитскую власть именно потому, что другой не было. А, когда нет власти, народ страдает. Поэтому я не думаю, что санкции здесь приведут к какому бы то ни было существенному результату.
Т-i: Тогда, что может привести к смене режима?
СС: Возможно, поражение в войне приведет к смене лидера. Если сменится лидер, и я верю в это, наступят изменения.
Т-i: Но, не получится ли так, что новый лидер будет еще хуже старого?
СС: Любой человек, который придет на смену Путину, должен будет создать коалицию, и эта коалиция должна будет своим участникам что-то пообещать. И, я не думаю, что эти люди будет хотеть нового авторитарного правления по путинскому образцу. Они захотят, чтобы дышать стало легче, чтобы снова можно было пользоваться своими капиталами на Западе, и не захотят снова бороться со всем миром, видя к тому же, что Путин проиграл. Поэтому, кто бы ни пришел, будут созданы условия для нормализации жизни. А дальше все достаточно непредсказуемо. Надеюсь, что этой ситуацией смогут воспользоваться силы, которые захотят вернуться на проевропейский путь. И, конечно, молодое поколение совершенно не такое, как то, которое пришло к власти в результате 1990-х. Если оно прорвется к политическому влиянию, то есть почва для оптимизма.
Т-i: С точки зрения социологии, как меняется общество после возвращения мужского населения с войны?
СС: Есть американские исследования, которые показали, что из числа людей, которые возвращались со Второй Мировой войны или с Вьетнамской войны, появлялось довольно много преступников. И есть даже теория, что рост числа серийных убийц в Америке в 1960-70-х годах был связан с тем, что поколение отцов, травмированных войной, не смогло адекватно социализировать своих детей, поэтому среди них выросли люди с совершенно патологической психикой. Война, к сожалению, имеет очень долгосрочные последствия.
Т-i: А что станет с большинством, которое сегодня поддерживает войну? Как оно изменится?
СС: Когда закончится война, то сменится идеология и большинство людей пересмотрит свои взгляды. Хотя, безусловно, возникнет проблема ресентимента, и появятся силы, которые будут утверждать, что некие внутренние враги не дали России победить, «ударили в спину».
Т-i: Какие вызовы ставит война перед социологией как наукой?
СС: Во второй половине XX века социология почти не занималась войной как явлением. Между тем войны не прекращались, они шли, но только на периферии развитого мира. Для социологии сейчас наступил момент истины, и люди активно ищут ответы на вопросы, которые поставила война.
Т-i: Что это за вопросы?
СС: Их очень много. Ну, например, о природе конформизма. Насколько он обусловлен страхом, угрозой репрессий, а насколько возникает из желания социального одобрения, солидарности, когда человек не может даже подумать о том, чтобы противопоставить себя хотя бы группе соседей или родственников, не говоря уже о такой общности как нация.
Т-i: Но конформизм это — свойство социума. Разве не так?
СС: Без конформизма социальная жизнь вообще была бы невозможной. Но то, что значительная часть россиян приняла агрессию против Украины, страны, где у миллионов есть родственники, — это социологическая загадка, на которую еще предстоит искать ответ.
Вопросы задавала: МАРИНА ШТЕЙНБЕРГ
Марина Штейнберг, Светлана Стивенсон 6.03.2023