Свободный университет возник летом 2020 года по инициативе преподавателей НИУ ВШЭ, с которыми руководство отказалось заключать контракт. В ответ на репрессивное вмешательство государства в дела высшей школы была разработана модель независимого публичного образования, которое открыто и бесплатно предоставляется всем желающим его получить. Эта модель оказалась успешной, и на данный момент в СУ читается множество курсов силами лучших российских профессоров, многие из которых были вынуждены покинуть Россию и уволиться из российских университетов.
31 марта 2023 года Генпрокуратура объявила о присвоении СУ статуса нежелательной организации. Это вторая после Бард-колледжа образовательная институция, получившая такой статус. 1 апреля Ученый Совет СУ сделал заявление, где, в частности, говорится: «Мы утверждаем, что независимое образование не является преступлением. Университеты становятся «нежелательными» только в государстве, построенном на невежестве. Мы считаем действия Генпрокуратуры, которая по сути ставит вне закона идею университета, антиконституционными. Свободный университет ─ идея экстерриториального образования без цензуры. Эту идею невозможно признать нежелательной».
T-invariant поговорил с Кириллом Мартыновым, сооснователем СУ, о том, как новый статус повлияет на перспективы развития проекта.
КМ: Во-первых, нужно отметить, что мы стали вторым образовательным учреждением в этом списке после Бард-колледжа, но при этом ─ первым образовательным учреждением российского происхождения, основанным российскими преподавателями для, по большей части, российских студентов. Хотя, учитывая, что знания, образование — это вообще вещи международные, мы все же никогда не пытались замыкаться в каком-то одном языке, какой-то одной стране. Наоборот, старались, чтобы наши преподаватели, наши студенты могли общаться поверх границ, как это и предполагается в нормальном академическом процессе. Я думаю, что присуждение нам статуса нежелательной организации ─ это очень тревожная вещь. Это означает, в целом, что взят курс на тотальную изоляцию российского образования и теперь никакие независимые серьезные проекты в России делать невозможно. Они нас уволили из университетов, говоря, что мы не так и не то преподаем. Мы продолжили свою работу самостоятельно, без помощи государства, мы создали свой собственный образовательный проект — не прошло и трех лет, как нас включили в проскрипционный список. Я считаю, что это акция устрашения, государственного террора, которая должна призвать преподавателей к лояльности и покорности, а студентов заставить только государству в рот смотреть и только на него надеяться. И, если не переломить эту тенденцию тотального контроля и тотальной изоляции, тенденцию приучения научного сообщества к тотальной беспомощности — высшая школа в России будет разрушена. Российские власти установят свои казарменные порядки в университетах, если уже не установили.
Мы в данном случае просто оказались на первой линии этих событий, потому что мы принципиально показывали, что, в общем и в целом, мы как-то не уважаем всю российскую систему лицензирования образования. Стало понятно, что новый частный университет в России создать невозможно: тебе этого не дадут не только по экономическим причинам, но и просто потому, что они никогда тебя не зарегистрируют. Это означало, что в этой сфере нужно делать проекты на каких-то новых принципах. И вот государство показывает, что эти новые принципы тоже невозможны. И, когда я называю это террором, я имею в виду не столько преподавателей, заметная часть которых в течение прошлого года уехала из России (хотя далеко не все), сколько студентов. Это террор в отношении студентов, в отношении их родителей, в отношении их семей: «Вот с кем ты связался, посмотри? Вот с этими ультралибералами», — как они там нас назвали в этом странном пресс-релизе.
T-i: А как насчет перспектив?
КМ: Мы были до некоторой степени к этому готовы. Потому что мы понимали, что присвоение статуса нежелательности — это единственное, что государство может всерьез против нас предпринять. А что еще можно с нами сделать? Денег мы у них не просим, лицензии мы не просим. Можно объявить нас преступниками и как-то преследовать тех людей, которые с нами сотрудничают.
Прямо сейчас мы консультируемся с юристами — уточняем, что с этим делать. Понятно, что нам придется снизить публичное использование бренда «Свободный университет». Мы не сможем уже делать какие-то проекты внутри России под этим названием, поскольку это прямой путь к административным, уголовным статьям для всех участников.
Мы будем выживать за счет еще большей децентрализации: у нас и так достаточно децентрализованный проект. Ребята, которые нас преследуют, плохо понимают, с какой реальностью они столкнулись. Они думают, что есть какая-то группа заговорщиков, которая сидит, например, в Латвии и мешает им жить: учит студентов плохому. Это предельно далеко от реальности. И вместо одного университета, по крайней мере, публично может вполне существовать цепь коммуникаций… Когда преподаватели, ну, скажем, каким-то чудесным образом находят для себя хороших студентов, и они занимаются онлайн когда им удобно, совершенно не называя ни для кого это «Свободным университетом». Вот все, что в итоге Генпрокуратура получит на выходе.
Нам будет немножко тяжело к этому адаптироваться, потому что мы привыкли про свою работу рассказывать и, в общем, вовлекать людей, которые хотят нам помогать, в том числе и в России. Но, значит, надо будет делать это по-другому.
T-i: Это может привести к ряду сложностей. Нормальный пиар любого учебного заведения требует предъявления открытой информации о курсах и преподавателях…Что вы с этим будете делать, чтобы никому не навредить и в то же время набирать студентов?
КМ: Понятно, что мы вынесли проблему безопасности студентов и преподавателей в России на первое место. И все остальные соображения типа продвижения на рынке уходят на второй план. Просто приоритеты так расставлены: мы не хотим, чтобы наших коллег преследовали.
Очевидно, что нам придется по-другому проводить наборы. Мы пока это обсуждаем, потому что следующий набор, наверное, будет в сентябре. Я уверен, что он состоится, и я понимаю, что он будет выглядеть не так, как мы привыкли за последние три года.
Но мне кажется, что наши цензоры и люди, которые нас пытаются преследовать, ─они опоздали. Потому что мы довольно хорошо известны, на нас ссылаются как на пример образовательного проекта, который можно делать самостоятельно. Условно говоря, в мире образования мы такая «Медуза» сейчас. И как «Медузу» признали нежелательной, но она продолжила работать, так же и «Свободный университет», будучи нежелательным, продолжит работать, используя другие механизмы информирования людей о том, чем мы занимаемся, и другие модели коммуникации, и другие модели социализации. Это будет много маленьких проектов, которые называются по-разному. Можно каждый из них по отдельности отлавливать, преследовать, но это ни к чему не приведет, потому что этих проектов будет становиться больше.
И есть два аргумента, почему нежелательность — до некоторой степени даже плюс. Хотя, конечно, я предпочел бы без этого обойтись и, если уж на то пошло, просто нормально работать дома в России в нормальных человеческих условиях, как это и было до последних событий.
Плюс заключается, во-первых, в том, что нам очень просто вести переговоры сейчас с нашими коллегами на Западе, с университетами, в первую очередь. Мы можем теперь рассчитывать на помощь и солидарность западного научного сообщества, потому что к нам отнеслись всерьез, нас преследуют. И я думаю, что мы эту солидарность получим.
Кроме того, запретный плод сладок. Никогда еще свободное высшее образование не было таким привлекательным, как сейчас, когда оно запрещено и криминализировано.
T-i: А насколько это затрудняет ваши планы по получению лицензии?
КМ: Активность за рубежом статус нежелательной организации явно облегчает. Сейчас за рубежом тяжело делать российские проекты, даже независимые. Потому что все тебя немножко подозревают, думают, ты какой-нибудь двойной агент. Теперь у нас справка есть, что мы, в общем, нормальные люди, что мы не поддержали войну, что российские власти нас максимально преследуют. И в Европе, я думаю, у нас все будет хорошо, насколько это вообще возможно.
Конечно, это сильно затрудняет работу с российскими студентами. В том случае, если у нас будет аккредитация, россиянам потребуется предельная осторожность: не показывать свои аффилиации, не получать от нас какие-то официальные документы, ну и так далее. Но я думаю, что эта практика будет разработана.
И у меня есть еще ощущение, что нас ждет такая инфляция этой нежелательности, что в конечном итоге они всех начнут считать нежелательными, кто не полностью согласен с генеральной линией партии. Как это произошло со статусом иностранного агента. Практически все профессионалы, мне кажется, могут либо оказаться агентами, либо нежелательными, либо еще какими-то врагами народа — это неизбежный процесс до некоторой степени.
Вопросы задавала ЕВГЕНИЯ ВЕЖЛЯН
Евгения Вежлян 3.04.2023