НАСТОЯЩИЙ МАТЕРИАЛ ПРОИЗВЕДЕН, РАСПРОСТРАНЕН И НАПРАВЛЕН ИНОСТРАННЫМ АГЕНТОМ T-INVARIANT, ЛИБО КАСАЕТСЯ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ ИНОСТРАННОГО АГЕНТА T-INVARIANT. 18+
В российское книгоиздание фактически вернулась цензура, и особое внимание государства связано сегодня с ЛГБТ-тематикой. Экспертный центр при Российском книжном союзе обнаружил пропаганду нетрадиционных отношений в «Доме на краю света» Майкла Каннингема, «Наследии» Владимира Сорокина, «Комнате Джованни» Джеймса Болдуина. Эти книги уже изъяты из продажи — как печатные, так и электронные. Другие произведения убирают из школьной программы после массовых жалоб читателей. Периодически возникают списки и реестры книг, не рекомендованных к продаже. А биография Пьера Паоло Пазолини недавно вышла с закрашенными страницами — в главах, где шла речь о личной жизни режиссёра. В интервью T-invariant историк культуры, кандидат филологических наук Михаил Эдельштейн рассказал, с чем связаны эти меры, в чём отличие нынешней ситуации от военной цензуры прошлого века и какую роль во всём этом играют «обиженные графоманы».
Справка
Михаил Юрьевич Эдельштейн — историк культуры, исследователь русской литературы XX века, а также нацистских лагерей уничтожения и памяти о них в послевоенном СССР. Родился в 1972 году в Костроме. Окончил филологический факультет Ивановского госуниверситета и аспирантуру там же. Кандидат филологических наук. Автор ряда литературно-критических статей и рецензий в журналах «Новый мир», «Знамя» и др. Заведовал редакцией биографического словаря «Русские писатели: 1800—1917» в издательстве «Большая российская энциклопедия». Преподавал на кафедре литературно-художественной критики и публицистики журфака МГУ. Осенью 2022 года эмигрировал в Израиль.
T-invariant: Гонения на ЛГБТ начались в 2013 году, когда был принят закон о защите детей от пропаганды гомосексуализма. Что же касается цензуры по «нетрадиционному» признаку и по-настоящему репрессивных мер (признание несуществующего «международного общественного движения ЛГБТ» экстремистской организацией), то они наступили уже после 2022 года. Как вы думаете, какую роль здесь играет война? Или просто только сейчас «дошли руки»?
Михаил Эдельштейн: Мне кажется, это общая логика развития любой кампании. Если, скажем, в конце 1920-х годов арестовывали только ближний круг Троцкого, да и то дело в основном ограничивалось ссылкой, то в 1937-м расстреливали уже подряд всех старых большевиков, а также множество вовсе непричастных. Любая идеологическая кампания идёт по нарастающей. Сначала готовится почва, вбрасываются пробные шары, чтобы не было ощущения одномоментного и тотального поражения в правах. Потом жертвами становятся какие-то малоизвестные люди или движения. А уже потом репрессии, как снежный ком, набирают ход и объём. Примерно то же самое ведь было и с иноагентами.
Что же касается войны, тут несомненно есть мощный момент внутренней пропаганды, которая опирается на так называемые скрепы.
А скреп у нас всего две сейчас: это победа в ВОВ и гомофобия. «Мы освободили всех от нацизма, весь мир должен быть нам вечно благодарен» и «Гейропа хочет нас всех кастрировать». Именно вокруг этого власть пытается объединить людей. Борьба с ЛГБТ приобрела статус маниакальной национальной идеи.
В этом мотивировка дистанцирования России от Запада. Потому что никакого Запада ведь уже нет, а есть Гейропа, где все сношают друг друга максимально извращёнными способами, ходят в гендерно нейтральные туалеты, запрещают называть родителей мамой, папой и нумеруют их, ведут нетрадиционную пропаганду в школах, а детей разрешают усыновлять только гей-семьям. А в свободное от всего этого время русофобствуют и вооружают Украину. Уже много лет об этом неустанно говорят на всех телеканалах. Если сейчас провести в России массовый социологический опрос и спросить, какая первая ассоциация со словом «Европа», то, думаю, среди самых популярных ответов будет что-то вроде «территория, где живут сплошные геи».
Главные новости о жизни учёных во время войны, видео и инфографика — в телеграм-канале T-invariant. Подпишитесь, чтобы не пропустить.
T-i: В памятном 2022 году одной из самой популярных книг стал роман «Лето в пионерском галстуке» — об отношениях двух юношей. Связана ли эта популярность с темой нетрадиционных отношений? И связаны ли гонения на эту книгу с её популярностью?
МЭ: Успех книги несомненно связан с темой. Это довольно неожиданный взгляд на то самое пионерское детство, по которому многие ностальгируют. То есть роман — своего рода «старые песни о главном», но в трансгрессивной обёртке, и это очень хорошо зашло читателям. Когда на книгу начались гонения, многие говорили: «Да, такого не должно быть, но всё-таки роман не представляет особой художественной ценности, а вот по-настоящему большие произведения точно не тронут». Что было дальше, все знают. Сейчас понятно, что «наезд» на роман Малисовой и Сильвановой был пробным камнем: решили начать не с классики, а с текста хоть и громкого, но художественно не очень значительного. И это сработало, далеко не все стали бить тревогу, потому что — ну, тоже мне шедевр. В результате, потренировавшись на «Лете в пионерском галстуке» и фактически уничтожив издательство Popcorn Books, выпустившее эту книгу, перешли уже к более крупным мишеням.
Роман Катерины Сильвановой и Елены Малисовой «Лето в пионерском галстуке»
Забавная деталь. Действие «Лета в пионерском галстуке» происходит в лагере имени пионера-героя Зины Портновой. Одним из инициаторов кампании против романа был Захар Прилепин. Он тогда опубликовал во всех своих соцсетях пост о том, что нужно ввести ответственность за оскорбление советских символов (в т.ч. красного галстука), и сокрушался: мол, пока мы пишем в блогах про пионеров-героев, издательство зарабатывает на осквернении их памяти. При этом Прилепин перепутал имя Портновой, назвав её Зоей, и это за два года не заметили и не поправили ни он сам, ни кто-либо из его читателей. Но это так, реплика в сторону. К вопросу о памяти героического прошлого и культе Великой Отечественной войны.
T-i: Были ли в истории русской литературы подобные проявления ЛГБТ-цензуры?
МЭ: Насколько я знаю, нет. Разумеется, в Советском Союзе была цензура, а в уголовном кодексе — статья «мужеложство», и книги, которые мы обсуждаем, в те времена не могли появиться. Но какого-то особенного места в публичном дискурсе это не занимало, никаких массовых кампаний не было. В публичной сфере это скорее замалчивалось.
Более того — сегодня даже в исламских странах, где, скажем, невозможно представить себе гей-парады, нет такого массового психоза по этому поводу, как в нынешней России. То есть идея, что мы объединяемся против геев, что это точка сборки нации, — в значительной степени путинское ноу-хау.
T-i: В связи с историей с биографией Пазолини вспомнили, что точно так же и по той же причине были вымараны фрагменты книги стихов Михаила Кузмина «Сети» в издании 1915 года. Причём, это сделала именно военная цензура.
МЭ: Да, до Первой мировой Кузмин не без некоторых проблем, но издавался. Александр Тимофеев в свое время публиковал документы о запрете в 1907 году его комедии «Опасная предосторожность», которая, по мнению царской цензуры, «воспевает гомосексуальную любовь и заключает в себе рассуждения, направленные к тому, чтобы убедить читателя в том, что педерастия так же естественна, как и нормальные половые отношения, и даёт такие же высокие наслаждения». Но большинство вещей Кузмина беспрепятственно доходили до читателя, в том числе скандальная повесть «Крылья» — вполне откровенный манифест гомоэротизма.
Поэтический сборник «Сети» и повесть «Крылья» Михаила Кузмина
То же касается и других писателей того времени. Скажем, повесть жены Вячеслава Иванова Лидии Зиновьевой-Аннибал «Тридцать три урода» — первый, кажется, в русской литературе художественный текст о лесбийских отношениях — цензор запретил как противоречащую общественной нравственности («Хотя ласки, расточаемые женщиной девушке, изложены с тщательным избеганием грязи, но тем тоньше яд противоестественного разврата» — замечательная же формулировка). Но суд месяцем позже постановил, что в ней нет ничего такого уж безнравственного. И арестованный тираж отправили в книжные магазины.
Повесть Лидии Зиновьевой-Аннибал «Тридцать три урода»
А в 1915 году военная цензура действительно решила, что в то самое время, когда наши мальчики гибнут на фронте, мы не можем себе такого позволить. И соответствующие фрагменты во втором издании «Сетей» были исключены. Насколько я помню, на одном книжном аукционе даже выставляли экземпляр, который Кузмин готовил в подарок кому-то из друзей, и там его рукой на месте отточий были вписаны недостающие строчки.
T-i: Как вся эта ситуация с «ЛГБТ-цензурой» может в дальнейшем отразиться на литературном процессе и на издательском рынке? Чего следует ожидать?
МЭ: В первую очередь — самоцензуры издателей и писателей. Сейчас совершенно непонятно, где границы разрешённого. В установлении таких границ, разумеется, нет ничего хорошего — но всё-таки с ними ясно, что можно, что нельзя. А когда их нет, когда всё размыто и репрессии могут коснуться любой книги любого писателя (как дебютанта, так и признанного классика), издатели будут, перестраховываясь, изымать из продажи все, что угодно. Скажем, автор «Комнаты Джованни» Джеймс Болдуин традиционно считался одним из самых искусных стилистов в американской литературе XX века, по его творчеству защищали диссертации, писали монографии. Даже в советской Краткой литературной энциклопедии 1970-х годов он фигурирует как крупный прозаик и борец за права чернокожего населения Америки, соратник Мартина Лютера Кинга. В позднесоветские времена его это спасало, а сейчас не спасло.
То есть все зависит от малограмотных цензоров и их совсем уж безграмотных добровольных помощников. Как после истории с Пазолини издавать биографии, скажем, Марселя Пруста, Оскара Уайльда, Томаса Манна, Ивлина Во или анализировать их тексты? А если кто-то узнает, что стихотворение «Под лаской плюшевого пледа…» обращено к Софье Парнок? Ну, давайте запретим Цветаеву и «Жестокий романс» в придачу. Это дурная бесконечность, у неё нет никаких пределов.
Гомосексуальность — огромная часть мировой культуры, её нельзя обойти. То, что сейчас происходит, разрушает культурное и научное пространство, возможность заниматься любой гуманитарной наукой. Историю Гражданской войны или американского профсоюзного движения, наверное, можно изучать, не затрагивая эту тему. Но есть обширные области в культурологии, в филологии, в истории, где нельзя не упоминать гомосексуальность. Я уж не говорю про gender studies: понятно, что они похоронены в России.
И тут ещё одна проблема: российская власть выстроена таким образом, что твой статус определяется во многом твоими запретительными функциями. Тем, что ты имеешь право запретить.
Людям, которые входят в какой-нибудь экспертный центр, всё это не особо нужно, это лишняя нагрузка: читать, выдумывать какие-то решения и так далее. Но им приходится заниматься этим, потому что это доказательство их позиции во властной иерархии.
В новейшей истории борьбы силовиков с издателями был такой эпизод. Ровно 20 лет назад Госнаркоконтроль совершил ряд рейдов по книжным магазинам, изымая книги, «пропагандирующие наркотики». Заместителя директора Госнаркоконтроля генерала Александра Михайлова тогда спросили, как отличить пропаганду от простого описания. Он очень хорошо ответил: «У издателя, когда он решает, публиковать ли ему книгу, есть альтернатива: рискнуть — и попасть или посоветоваться — и не попасть. Есть вариант посоветоваться». Понимаете, этим людям надо, чтобы с ними советовались, без этого они не могут, это их хлеб и воздух. А так как по доброй воле за их мудрыми советами никто не спешит, приходится устраивать рейды и организовывать экспертные советы.
Отсюда, кстати, и та размытость границ дозволенного и запрещённого, о которой мы говорили. Я уверен, что это не баг, а фича. Если бы кто-то из власть имущих публично сказал: «Достоевского мы запрещать не будем», издатели бы выдохнули: «Ура, “Неточку Незванову” можно выпускать». Но если так сказать или издать какой-то чёткий свод правил, установятся более или менее опредёленные правила игры, пусть унизительные и ущербные, но всё-таки. А чем больше определённости, тем меньше цена генеральских и депутатских советов. Поэтому никаких внятных границ никто прописывать не собирается, пусть издатели и дальше гадают, что нельзя, а что можно. И трепещут.
T-i: Очевидно, следует ожидать последствий и в образовательной сфере?
МЭ: Они уже наступают. Из школьной программы вылетел рассказ «Кавказский пленный» Владимира Маканина. Несмотря на экранизацию и на то, что за это произведение Путин награждал Маканина Государственной премией РФ. Но в новых условиях это не важно. Важно лишь, нет ли там какого-нибудь «нездорового однополого влечения». При том, что маканинский рассказ никоим образом не гей-литература — в отличие от той же «Комнаты Джованни», которая действительно «про это».
T-i: Любые запреты порождают всплеск интереса к запрещённому. Те, кто принимает решения об изъятии, понимают это? Это даже своего рода пропаганда: хочешь, чтобы как можно больше людей прочло книжку, — запрети её.
МЭ: Бюрократической системе не важна эффективность в том смысле, о котором вы говорите. Ей всё равно, будут читать или нет. Ей важны встраивание в общегосударственный тренд, повод для отчётности, для фиксирования своей «патриотичности», демонстрация своего усердия вышестоящему начальству и так далее. Там совершенно другая логика. Скачивают? Пусть скачивают. Ну, может быть, заблокируют какой-нибудь сайт. Или создадут дополнительное подразделение в Роскомнадзоре, которое будет следить за тем, чтобы сетевые библиотеки удаляли эти книги. Это опять же хороший повод для демонстрации собственной нужности и выклянчивания дополнительного финансирования.
А что касается популярности запрещённого, всё так и есть. Знаю случаи, когда люди, прежде не бравшие в руки книги Сорокина, сейчас хвастаются, что успели купить последний экземпляр его романа. И биографию Пазолини в некоторых интернет-магазинах раскупили за сутки. И, кстати, «Тридцать три урода» сравнительно малоизвестной Зиновьевой-Аннибал в результате скандала стали в 1907 году бестселлером, один за другим разошлись три тиража.
Биографическая книга Роберто Карнеро «Пазолини. Умереть за идеи» (изд. «АСТ»)
T-i: Не очень понятно, что теперь делать библиотекам, которые обязаны иметь экземпляр любой книги в открытом доступе.
МЭ: Предполагаю, что сотрудники будут вынуждены сверяться со всевозможными списками, что-то убирать из каталогов, как уже происходит с изданиями, спонсированными Фондом Сороса и другими нежелательными организациями. Возможно, как в старые добрые советские времена, появится спецхран, где в ожидании следующей перестройки будут лежать Майкл Каннингем, Ханья Янагихара и другие. У библиотекарей всё это создаст своего рода коллективный невроз, что в общем-то также является целью этой кампании. Пусть трясутся и в ожидании проверки дуют на воду.
T-i: Можно предположить, что в нынешних реалиях кто-то воспользуется ситуацией не потому, что радеет за скрепы, а из зависти к удачливым авторам и издательствам, из банального желания свести счёты, приструнить оппонентов.
МЭ: Конечно, это один из самых мощных мотивов. Я писал об этом совсем недавно. Нет большего ненавистника автора бестселлера, чем автор, книги которого бестселлером не стали.
Многие графоманы оправдывают свои неудачи тем, что либеральная мафия ставила им палки в колёса и мешала их гениальным романам дойти до массового читателя. И они сейчас пытаются образовать что-то вроде запретительного лобби.
Достаточно вспомнить историю с Ольгой Усковой, которая жаловалась, что издательство АСТ, вместо того, чтобы продвигать её книгу, рекламирует порнографию Сорокина.
T-i: Ещё хотел вас спросить, какие книги и авторы могут в будущем попасть под раздачу. Но, наверное, нет смысла подсказывать?
МЭ: Во-первых, да, не хочется подсказывать. Во-вторых, всё зависит от испорченности воображения проверяющих. Уверен, что Милонов или Ямпольская в силу своей фантазии могут вычитать в любом тексте то, чего не найдут психоаналитики или филологи, которые на этом специализируются всю свою жизнь. А значит, не застрахован ни один автор и ни одна книга.
Текст: Дмитрий Кречетов
Дмитрий Кречетов 28.05.2024