С началом войны за пределами России возникли десятки русскоязычных мини-издательств. Недавно их представители — Аглая Ашешова («Тургеневская библиотека»), Игорь Иванов (Skaryna Press), Яков Клоц (Tamizdat Project), Евгений Коган («Бабель Букс», Тель-Авив), Максим Курников («Эхо Kниги») и Александр Гаврилов (Vidim Books) — встретились на панельной дискуссии в рамках книжной ярмарки «Пражская книжная башня».
Разделены ли внешний культурный диаспоральный процесс и внутренний российский? — Об этом спорят как минимум со времен Герцена. В 1990-е в Институте мировой литературы им. Горького в одном из узких коридоров рядом были две двери: на одной было написано «Сектор советского периода», а на другой — «Сектор русского зарубежья», — вспоминает Александр Гаврилов. — Их сотрудники занимались русскими писателями, работавшими в одно и то же время на одном и том же языке, которые по большей части находились в диалоге друг с другом. Но их исследователи старались не встречаться глазами. Особенно трудно было им расходиться в коридоре в день получки, когда все выстраивались в длинный хвост к кассе. Тогда они старались «ходить шепотом».
В сегодняшней действительности представление о том, что внешний и внутренний культурные процессы могут быть изолированы друг от друга, кажется диким. Современные русскоязычные издательства работают в одном культурном пространстве.
Аглая Ашешова — хранитель фонда русской книги в Университетской библиотеке языков и цивилизаций (BULAC) в Париже, по совместительству — хранитель Тургеневской библиотеки, отмечающей в этом году 150-летие. После начала вторжения России в Украину издательские инициативы росли как грибы, от Риги до Нью-Йорка. В 2023 году «Тургеневка» решила начать сбор диаспоральных книг, в библиотеке открыли новый шифр «эмигрантика». Сейчас в этом секторе 150 книг, а всего их, по приблизительной оценке, 600–700. Тираж большинства из них — 300–400 экземпляров, если он переваливает за одну тысячу, по словам издателей, это уже очень большой успех. Впрочем, истинное число отпечатанных книг сегодня посчитать фактически невозможно. По словам Максима Курникова, тираж, заявленный первоначально как 500 экземпляров, после допечатки в разных типографиях и print on demand запросто может достичь 2000.
При этом, по мнению Аглаи Ашешовой, книжный рынок уже сложился. Есть четко выраженный спрос: например, книги Евгении Беркович всегда на руках. Если говорить о продажах, то, по данным Максима Курникова, уже три-четыре недели в топе биография Владимира Путина — «Царь собственной персоной» Романа Баданина и Михаила Рубина.
Проблема в том, что развитие рынка книжных рецензий и специализированных медиа отстает от издательского рынка. Яков Клоц говорит, что сегодня очень мало книжных блогеров, которые пишут про издания, напечатанные за рубежом, и очень мало медиа, готовых публиковать их рецензии. По его словам, единственный серьезный сайт, который рассказывает о книгах, издаваемых за рубежом, — «Слова вне себя».
Важная задача издательств in exile — донести информацию о выпущенных книгах не только до читателей, но и до исследователей и библиотекарей. И эта задача публичности входит в конфликт с безопасностью. Издатели скрывают имена сотрудников, работавших в России над книжкой, библиотекари, которые знают, кто скрывается за псевдонимами, не считают этичным раскрывать эту информацию. Это может стать препятствием для будущих исследователей литературы. Кроме того, важно, чтобы информация о книгах была доступна не только на языке оригинала. «Лишь тогда иностранные библиотеки начнут закупать эти книжки, студенты изучать, а преподаватели преподавать, когда книги выйдут из гетто», — считает Яков Клоц.
Главные новости о жизни учёных во время войны, видео и инфографика — в телеграм-канале T-invariant. Подпишитесь, чтобы не пропустить.
Между тем, тамиздат — это не только способ общения с русскоязычной аудиторией и исследователями, но и один из способов рассказать о происходящем в России западной аудитории. Сейчас Аглая Ашешова и коллеги готовят в «Тургеневке» выставку о цензуре. Организаторы составили список из 800 «нежелательных» книг (из 140 тысяч, изданных в России) и сейчас готовят разъяснительные комментарии на европейских языках. В частности, посетители выставки смогут сами сравнить на примере книги «Фокус» Марии Степановой, как выглядит текст, напечатанный с одного и того же макета, в московском издательстве и в европейском. Это способ наглядно показать западному обывателю критерии, которыми руководствуются сегодня цензоры в России. «И я абсолютно уверена, что они не раз удивятся, читая текст комментариев», — говорит Аглая Ашешова.
Современный тамиздат намного моложе того, что был в 1950-х годах. Это относится и к авторам, и, главное, к читателям. Фактически, так в книжном мире манифестируется проблема поколений в эмиграции. По словам Александра Гаврилова, сегодняшняя ситуация отличается от той, что была в советский период, еще и тем, что издатели «ИМКА-Пресс», «Жизнь с Богом», «Ардис» считали, что их главная цель — переправить книги в Советский Союз. Современные же издательства in exile существуют, и в этом их упрекают российские читатели, в эмигрантском пузыре. И в этом современное книгоиздательство схоже с тем, что было в эпоху первой волны эмиграции 1910–1920-х годов. Но сама возможность обсуждать эту тему и поддерживать связь с читателями из России — признак новой технологической, информационной и культурной ситуации.
Причина, по которой книги эмигрантских издательств во многом остаются внутри пузыря и с трудом доходят до массового российского читателя, — в том, что невозможно ввезти в Россию большой тираж и наладить дистрибуцию через сети магазинов. Если бы книги могли свободно и безопасно для читателей в России туда попадать, то, конечно же, и тиражи были бы намного больше, и до российских читателей они доходили бы, — считают издатели. Сейчас же политическую функцию старого тамиздата, когда книги распространялись не ради денег, а по идейным соображениям, выполняет электронный формат книг и вообще интернет. Но электронные издания все же не компенсируют спрос на бумажную литературу. По словам Александра Гаврилова, даже на самом продвинутом рынке — в США, электронная книга достигла лишь доли в 25%. То есть 75% книг по-прежнему читается на бумаге. Поэтому критически важно найти способ, которым печатные книги русского зарубежья смогут попадать внутрь Российской Федерации.
Актуальные видео о науке во время войны, интервью, подкасты и стримы со знаменитыми учёными — на YouTube-канале T-invariant. Станьте нашим подписчиком!
Максим Курников считает, что доставить книги в Россию — полбеды. Распространять их так, чтобы не привлекать внимание спецслужб, — вот основная задача. Причем главным источником препятствий, возникающих при доставке книг, он считает журналистов и открытость информации: «Можете посчитать это верой в приметы, но как только выходит статья о том, как попадают книжки в Россию, а ФСБ их пропускает, жди через два-три месяца очередную репрессию на книжный рынок». По словам Максима Курникова, ситуация за последние два года уже стала хуже: «Все те варианты, реализованные по заветам книгоиздания 1900-х, 1920-х, мы уже использовали. Не буду рассказывать подробности, но вспомним, как работали большевики? Они сначала печатали тиражи за рубежом, как, например, Струве, который свой журнал «Освобождение» доставлял через Финляндию. Финские пограничники смотрели на это сквозь пальцы, потому что они тоже хотели независимости. Но большевики придумали очень крутую штуку: свои подпольные типографии они сделали в Кишиневе и в Баку. И поэтому, когда перехватывали тираж газеты “Искра”, то все думали, что его привозят из-за границы. Ну, в этом направлении надо и думать, и работать».
Хотя сейчас дистрибуция через крупные сети магазинов в России невозможна, продажа, по словам Максима Курникова, идет открыто, и на это «получудом закрывают глаза». Прямая доставка по почте тоже пока работает. «Мы привыкли ругать людей в России за то, что они не протестуют, и т.д. Давайте скажем: в России живут потрясающе смелые люди. И они до сих пор заказывают тамиздатовские книжки, в том числе в зарубежных магазинах», хотя понимают, что в любой момент книга может стать поводом для ареста. Пока что, по данным издателей, нет случаев репрессий за «неправильные» издания.
Но, по словам Евгения Когана, известны проблемы при переходе границы с книгами двух авторов: с Зыгарем и Навальным. И, хотя после первого сентября прошло очень мало времени, люди стали отказываться везти книги авторства «иноагентов». При этом издатели понимают: достаточно трех-пяти кейсов — посадить одну учительницу, одного врача, одного известного человека по делу о книгах — люди испугаются и заказы сразу упадут. Тем не менее пока все книги зарубежных издательств просачиваются в Россию.
Более того, по сравнению с европейским и тем более белорусским книгоиздательством, по словам Александра Гаврилова, «русскоязычный диаспоральный культурный процесс страшно зажравшийся… Когда мы говорим, какие тиражи у нас продаются в зарубежье, люди, выпускающие книги на языках меньшинств Европы, смотрят на нас с восхищением и ужасом: что значит “15 тысяч Евгении Костюченко продано в мире”? В каком смысле 15 тысяч? Сколько мы приписали к этому числу? Когда мы говорим, что можем общаться с аудиторией внутри России через интернет, наши товарищи из Китая и Ирана перестают с нами поддерживать беседу, разворачиваются и уходят со словами: “Когда у вас будет нормальная автократия, тогда и приходите”». В этом смысле белорусский автономный культурный процесс находится в гораздо более сложной ситуации. И тем не менее там идет очень напряженная культурная работа.
Пребывание за рубежом, по словам Игоря Иванова, обостряет чувство национальной идентичности внутри белорусской диаспоры: растет спрос на издания на белорусском языке. Это отражается на книжном рынке: для русскоязычного белорусского издательства, особенно возникшего после 2020 года, гораздо труднее издавать и продавать книги за рубежом. Поэтому Skaryna Press в Лондоне сосредоточились именно на белорусскоязычном книгоиздании: «если не мы, то кто». Но за последние годы число таких издательств выросло: только в Польше работают по меньшей мере 4–5 коммерчески ориентированных проектов, включая Gutenberg Publisher и «Янушкевич». По мнению Игоря Иванова, в случае прекращения репрессий они могли бы продолжить бизнес в Беларуси. Однако, кроме них, есть белорусские издательства, возникшие до 2020 года, которые ориентированы на автохтонное белорусское население в Польше и Литве.
Сегодня белорусская эмиграция продолжает создавать тот культурный продукт, который невозможно делать на родине, привнося в белорусскоязычную культурную среду новые идеи, меняя язык. Например, еще до 2020 года в Республике Беларусь нельзя было издавать книги в классическом белорусском правописании, принятом до реформы 1933 года, — тогда культурный процесс был прерван репрессиями. На фоне запрета в Беларуси на квир-тематику Skaryna Press два года назад издала антологию белорусской гей-литературы.
Однако, в отличие от России, книги эмигрантских издательств в Беларусь проникают слабо, поскольку спецслужбы контролируют все электронные коммуникации, а люди из-за репрессий боятся провозить даже невинные книги. Игорь Иванов в поисках мотивации к «работе в стол» апеллирует к собственному опыту: «Я, как подросток, рос на литературе, которую издавала белорусская эмиграция. Эти книги печатали не для денег и не для того, чтобы они попали в Беларусь, в Советский Союз того времени. Не было такой возможности. Они это делали втемную, на будущее. И в Перестройку, в первые годы независимой Беларуси, это выстрелило. Такие люди, как я, сформировались под влиянием тех книг, и мы всю жизнь продолжаем действовать, исходя из ценностей, которые были в них заложены.
Мы тоже работаем на будущее. Например, издаем книги о феминизации в белорусском языке. Я знаю, как за 12 лет, после того, как мы издали первый словарик феминитивов в белорусском языке, изменился белорусский язык. На этом словарике выросло целое поколение журналистов и писателей. Эта маленькая книжечка из 80 страниц изменила наш язык. И для тех, кто сегодня находится в тоталитарных странах, но до кого доходит неподцензурная литература, важно знать: свободная мысль существует».