Война в Украине увеличила спрос на русистов
Чем быстрее Россия идеологически движется в сторону Северной Кореи, тем выше потребность в специалистах, которые смогут разобраться в том, что происходит за опускающимся «железным занавесом». О запуске новой магистерской программы по русистике на русском языке рассказал один из ее инициаторов, заместитель директора Института восточноевропейских исследований Карлова университета в Праге, Марек Пржигода (Marek Příhoda).
T-i: Какие события послужили для Вас толчком для запуска программы?
МП: Эта идея появилась здесь, на нашем факультете, после Крыма. Начались дискуссии о том, что нас ждет волна эмиграции из Восточной Европы и что надо продолжить хорошие традиции Чехословакии времен Первой Республики. После Первой мировой войны существовала государственная программа, называлась она — «Русская акция помощи». Здесь работали с эмигрантами, которые после распада Российской империи покидали свою родину. Еще в период чешского национального возрождения у нас в политике сформировалась традиция интересоваться славянским вопросом, Россией. Помните, например, что Масарик был автором трехтомника «Россия и Европа»? А позднее с Бенешем, вторым президентом Чехословакии, он написал книгу «Открыть Россию Европе». И, конечно, проявлением такого интереса и заботы была та самая акция помощи — уникальный проект в Европе. Сейчас всё ускорили события российско-украинской войны, и с начала 2022 года мы стали готовиться к аккредитации нашей программы.
T-i: Почему важно, чтобы обучение шло на русском языке?
МП: Во-первых, у нас есть богатый опыт работы с русскоязычными студентами. В нашем Институте восточноевропейских исследований, который является частью философского факультета Карлова университета, уже много лет существуют программы, связанные с Россией. Первая, более традиционная филологическая программа «Русский язык и литература», другая территориальная — «Восточноевропейские исследования». И, конечно, часть наших студентов — русскоязычные. Однако сами эти программы — на чешском, и это нас во многом ограничивает. Мы не придираемся к мелким ошибкам, но язык, на котором абитуриенты сдают вступительные экзамены, должен хотя бы напоминать чешский. Для некоторых это сложно. Это было важным мотивом для запуска русскоязычной программы.
Во-вторых, с 2018 года здесь как автономная часть нашего факультета работает Академический центр Бориса Немцова по изучению России. Вместе мы организуем международные летние журналистские школы в Праге, и рабочий язык этих школ — русский.
T-i: Магистерская программа очная. А студенческие визы для российских студентов сейчас отменены. Кто же будет у вас учиться?
МП: Конечно, проблема, которую мы все время обсуждаем, — это вопрос виз и закрытия границ. У Чехии жесткая политика в этом плане. Мы надеемся, что ситуация будет меняться, хотя бы для людей, которые просто бегут из России и хотят у нас учиться. Но мы также рассчитываем на то, что в Европе уже сейчас много русскоязычных. Чем мы отличаемся от традиции, на которую я постоянно ссылаюсь: это не акция помощи для россиян или русскоязычных — мы открыты для всех. Главные требования — знание русского языка, знание английского на разговорном уровне, знание российской истории и современной России.
T-i: Сейчас прерываются отношения между российскими и европейскими вузами. Каким образом вы планируете изучать Россию при фактическом запрете на коммуникации?
МП: Да, это печальный факт. Тем не менее, для нас открыт мир зарубежных русистов и славистов, куда сейчас вливаются специалисты, эмигрировавшие из России. Научные сотрудники нашего центра, которые будут преподавать в рамках этой новой программы, у нас здесь образуют хороший пример того, что называется Россия вне России. Есть популярная книга о русской эмиграции в Праге — «Rusko mimo Rusko» («Россия вне России»).
Мы, конечно, надеемся на скорое изменение ситуации, но не рассчитываем на него. Еще одно различие между нами и «Русской акцией помощи»: тогда в Чехословакии ожидали скорого падения безумного большевистского режима, после чего люди смогут вернуться и найти себе применение в России. Тут мы отличаемся. Конечно, было бы хорошо, если бы наши выпускники смогли потом работать в условиях свободной демократической России. Однако мы хотим, чтобы они были интегрированы и в нашу чешско-европейскую среду. Для этого служит программа Erasmus+, позволяющая стажироваться в различных университетах, в том числе с богатой традицией изучения России.
T-i: Фактически, получается, что Россия в плане ее изучения становится сейчас по степени закрытости в один ряд с Китаем.
МП: Я боюсь, что скорее Россия движется в сторону Северной Кореи. Меня самого, честно говоря, пугает этот процесс нарастающего маразма. Что делать? Нам надо с этим справиться. Я думаю, мы обязаны изучать Россию. Мы не можем оставить изучение России одним только российским вузам, которые оказались под давлением, которое дальше будет только усиливаться. Я регулярно посещал Россию, читал лекции, встречался со студентами и думал, что академическая среда останется своего рода заповедником. Но сейчас мы видим эти все жуткие случаи преследования и ухода студентов и преподавателей.
T-i: Вы говорите исключительно о безумии внутри России или каким-то образом это заражение может перекинуться и на Чехию? Может быть, через диаспору?
МП: Хороший вопрос. Надо уделять внимание русскоязычной диаспоре, а не оставлять ее фейкам и пропаганде. Однако большая заслуга активных людей, которые представляют русских перед лицом чешского общества и в СМИ здесь, в Праге: они не допустили никаких акций в поддержку Путина или войны. Наоборот, здесь были большие русскоязычные демонстрации в поддержку Украины, против войны и путинского режима, и это влияет на образ русских здесь, в Чехии. Я этому очень рад: нам это создает благоприятную атмосферу, в которой мы работаем. Практический пример: если в ресторане мы говорим по-русски, никто не будет нас обижать и обращать на нас внимание. Поэтому на наше утверждение, что надо изучать Россию, мало кто ответит: «Нет, не надо. Пусть они там делают, что угодно, пусть будет гражданская война, перебьют друг друга — не будем обращать на это внимания».
T-i: Казалось бы, в Чехии хорошо помнят 1968 год, и историческая память должна влиять на отношение к вашей инициативе?
МП: Это вопрос поколений. Поколение моих родителей, которые видели на улице советские танки, не забыли об этом, и это повлияло на их отношение к России. Поколение наших нынешних студентов или даже люди среднего возраста — на них это уже влияет гораздо меньше.
T-i: То есть, Вы считаете, что это, скорее, травма?
МП: Травма личная, которую люди не смогли забыть. Но гораздо больше влияет знание современной истории. Наблюдается интересная тенденция: после падения коммунизма преобладала положительная оценка отношений с Россией. И даже после таких мощных ударов, как Чеченская война, война в Грузии и даже Крым эта тенденция возвращалась. Сейчас мощнейший удар — война. Официальная Россия никоим образом не помогает нам поддержать это позитивное восприятие. Хотя общество было настроено к России как стране скорее положительно, чем отрицательно.
T-i: На Ваш взгляд, почему так случилось, что Россия и Украина были долго одной страной, а сейчас разлом прошел именно по этой границе? В чем между ними разница?
МП: Я не сторонник теории предопределенности нации к самодержавию или демократии. Различие во многом связано с тем, что Украина — тип национального государства, а Россия — многонационального, многокультурного; своего рода империя, которая осталась после распада большой советской империи. И, конечно, важны исторические традиции, символы, на которые ссылается общество. Не хочу слишком упрощать, но, если общество ссылается на традицию казачества, это представление о вольности, свободе. Или, напротив, нарратив, который имеется в историографии в России со времен классического периода Карамзина, нарратив великого государства, ради которого мы можем жертвовать правами человека или человеческими жизнями. Он очень сильно повлиял. А дальше развивается нарратив строительства большого, мощного государства. И тогда встает вопрос: чем можно жертвовать ради этого процесса? Например, «новгородской свободой»? Ее можно просто выкинуть, если сильное единое государство — главная цель истории, к которой мы движемся. Я много раз бывал в Украине — читал лекции, встречался со студентами — там нет этого нарратива великого государства, ради которого мы должны жертвовать своей свободой, своим благосостоянием.
T-i: А какой нарратив был у Чехословакии после бархатной революции?
МП: Если говорить про Чехию, я счастлив, что после падения коммунизма у нас был проект будущего. Конечно, мы не говорили, что возвращаемся во времена Первой Республики. Но очень важно было сказать: у нас, в нашей истории был образец такого демократического государства, как межвоенная Чехословакия. Да, со своими проблемами, со своей коррупцией. Но, знаете, это такой исторический идеал, на который мы ссылаемся. Сейчас мы — современное общество, стали частью Европейского Союза, но вот это — основа.
Вопросы задавала: МАРИНА ШТЕЙНБЕРГ
Ссылки по теме:
- Война и язык: русская магистратура в Праге — интервью с Жанной Немцовой.
- «Российские исследования», магистерская программа философского факультета КУ.
Марек Пржигода, Марина Штейнберг 28.03.2023