Российская юриспруденция «подсела на иглу» лингвистической экспертизы, хотя профессиональных лингвистов, качественно и объективно делающих свою работу, в Москве и Санкт-Петербурге совсем немного. В каких условиях работают эксперты, кто и что мешает их работе, почему специализация лингвистов в анализе такого рода текстов весьма узкая, и как в СПбГУ возвращается атмосфера товарищеских судов 1937-го года?
Об этом в интервью T-invariant рассказала Светлана Друговейко-Должанская, лингвист, проработавшая в СПбГУ более 40 лет, но уволенная университетской Комиссией по этике «за совершение аморального проступка» и за «несоответствие высокому званию универсанта». «Аморальными» оказались результаты профессиональной лингвистической экспертизы Светланы Друговейко-Должанской в отношении листовок с антивоенными призывами питерской художницы Саши Скочиленко. Никаких следов «разжигания ненависти и вражды», а также дискредитации армии в листовках не было, — уверена эксперт. Её работа разбила все аргументы первой экспертизы листовок, сделанной представителями СПбГУ, благодаря которой Скочиленко получила резонансный срок — 7 лет колонии общего режима.
Дело Саши Скочиленко
31 марта 2022 года питерская художница Саша Скочиленко заменила в магазине ценники на схожие по дизайну листовки с антивоенными призывами. За «распространение заведомо ложной информации об использовании Вооруженных сил РФ» суд приговорил 32-летнюю художницу к 7 годам колонии общего режима. Более 100 врачей подписали письмо президенту РФ с требованием освободить художницу, у которой обнаружился целый ряд тяжелых хронических заболеваний, требующих надлежащее медицинское наблюдение и специальный режим питания. Широкий общественный резонанс вызвало не только наказание, назначенное Саше Скочиленко, но и последовавшее за судом увольнение преподавателя СПбГУ Светланы Друговейко-Должанской. Проведя лингвистическую экспертизу, она не нашла следов «разжигания ненависти и вражды» и дискредитации армии в листовках Скочиленко. И в итоге по этой причине Комиссия по этике СПбГУ рекомендовала уволить ее «за совершение аморального проступка». Светлана Друговейко-Должанская проработала в университете больше сорока лет. Она известна как член Орфографической комиссии РАН, Совета по русскому языку при Президенте РФ, а также экспертного совета международной образовательной акции «Тотальный диктант», автор пособия для учителей «Нравственный потенциал русской прозы. 1990–2010», инициатор создания в СПбГУ специализации «Литературная критика и редактирование».
Кто проводил первую «экспертизу» в деле Саши Скочиленко?
- Анастасия Гришанина, канд. фил. наук, выпускница и преподаватель журфака СПбГУ, тема кандидатской диссертации — «Психологизм как методологический компонент журналистского творчества (на примере современных журналов)».
- Ольга Сафонова, канд. полит. наук, выпускница юридического и филологического факультетов СПбГУ, преподаватель Высшей школы журналистики и массовых коммуникаций при СПбГУ и факультета политологии, тема кандидатской диссертации — «Роль социальной политики российского государства в регулировании трудовых конфликтов» .
«Они многократно нарушают закон об экспертной деятельности и, вообще, Уголовный кодекс РФ»
T-invariant: В чем вы видите основные проблемы с официальной лингвистической экспертизой по делу Саши Скочиленко, которую делали ваши коллеги по университету?
Светлана Друговейко-Должанская: Начать можно даже с чисто формальных вопросов. В частности, эксперт, готовящий экспертизу от государственной аккредитованной организации, подписывает бумагу о том, что он предупрежден об ответственности за дачу заведомо ложных показаний. Дает такую бумагу на подпись руководитель экспертной организации, то есть для СПбГУ это должен быть ректор университета. На суде Гришанину и Сафонову спрашивали, кто давал им подписывать такой документ. Они от ответа на вопрос уходили. А на прямой вопрос, был ли этим человеком Кропачев, ректор СПбГУ (как положено по закону), они ответили, что нет.
Более того, Игорь Вениаминович Жарков (канд. фил. н., начальник научно-методического отдела Региональной общественной организации «Гильдия лингвистов-экспертов по документационным и информационным спорам», на чьи работы ссылались даже авторки обсуждаемой экспертизы — прим. ред) в своем заключении, которое он писал после моего, отметил, что СПбГУ не может считаться государственной экспертной организацией. Тут произошла подмена понятий: СПбГУ действительно государственная организация. И при ней действительно есть Центр экспертиз. Но это не значит, что любой сотрудник СПбГУ с филологическим образованием может писать лингвистические экспертизы. Более того, из этого даже не следует, что Центр экспертиз при СПбГУ является государственным экспертным учреждением. То есть прокуратура могла заказать СПбГУ только заключение специалиста, а не лингвистическую экспертизу. Именно такой документ подготовила я.
Еще один момент — подготовили эту экспертизу филолог и политолог, хотя заказана судом была экспертиза лингвистическая.
Конечно, бывают комплексные экспертизы, к созданию которых привлекают и психологов, и политологов, и других специалистов. Но в такой ситуации каждый специалист пишет свою часть. Это логично: лингвист не может профессионально оценивать мотивы, рассуждать о том, движим ли человек желанием «разжечь ненависть» или чем-то другим. На суде экспертам был задан вопрос, кто какую часть экспертизы писал. Предлагалось исключить ту часть экспертизы, которую писал политолог. Но Гришанина и Сафонова заверили суд, что всю экспертизу они писали совместно. При этом они уверяли, что до суда знакомы не были.
Саша Скочиленко в суде. Фото: Медиазона
Кроме того, в своей экспертизе они многократно нарушают закон об экспертной деятельности и вообще Уголовный кодекс РФ.
Потому что, как гласит закон, эксперт не имеет права подменять собой следственные органы и самостоятельно собирать материалы для доказательств. То есть если эксперту представили для анализа пять листовок-ценников (как было в нашем случае) и протоколы допросов, то с ними он и должен работать. Искать в интернете данные о, например, потерях вооруженных сил и использовать эти данные в лингвистической экспертизе права у эксперта нет. Это задача следствия. Эксперт-лингвист работает с текстом. И у такого эксперта точно нет права утверждать в суде: «На самом деле, целью специальной военной операции было освобождение Донбасса от фашистских прихвостней», как было в нашем случае. Я на своих лекциях часто привожу такой пример. Представьте, что я эксперт-химик. Мне дали для анализа некую жидкость и задали вопрос, есть ли там мышьяк. На мою экспертизу не должно повлиять, кто именно ее заказал: адвокат защиты или адвокат обвинения, как я отношусь к отравлению и причинам, к нему приведшему. Мне задали конкретный вопрос как эксперту. И на него должна отвечать моя экспертиза. Поэтому, когда меня спросили, есть ли в этих текстах сведения о вооруженных силах, я по поводу одного из них сказала: «Да, там действительно упоминается российская армия». А на вопрос: «Есть ли в этих текстах дискредитация вооруженных сил?», — я говорю: «Нет». Когда меня спрашивают: «Есть ли там признаки разжигания вражды и ненависти?», — я тоже говорю: «Нет». И тут неважно, как я на самом деле отношусь к СВО, к Украине, к Путину, Байдену и т.д. Гришанина и Сафонова эти базовые правила экспертизы нарушили. При этом самого анализа текста они не провели. Когда они пишут, что провели контент- и интент-анализ, возникает подозрение, что они просто не понимают значение этих терминов. Невозможно провести контент-анализ на таком небольшом тексте! И этого массива данных недостаточно для проведения интент-анализа. То есть эти эксперты не владеют лингвистической терминологией.
Еще один пример: в экспертизе многократно используется слово «пропозиция» и термин «пропозиционная цель». Термин «пропозиция» в лингвистике действительно используют, хоть и нечасто. По сути, пропозиция — это кванты смысла, которые содержатся в тексте. Сравните: «Эксперты написали профессиональное заключение», «Неужели это эксперты написали профессиональное заключение?» и «Нужно, чтобы эксперты написали действительно профессиональное заключение». Во всех этих фразах пропозиция одна. При этом у пропозиции, как у самурая, нет цели, есть только путь. Но Гришина и Сафонова в своей экспертизе неоднократно используют термин «пропозиционная цель».
Некоторые аспекты, отмеченные в их экспертизе, противоречат даже школьной программе по русскому языку. Сделанные ошибки, боюсь, не позволили бы им сдать ЕГЭ на достаточно высокий балл.
Например, предложение «4300 солдат погибли в Украине в первые три дня» в экспертизе обвинения названо «безличным», т. е. у него как будто бы нет подлежащего. Как в предложениях «Светает», «Тепло» и т.д. Как же так? 4300 солдат погибли, мальчик пришел, два мальчика ушли. От того, что солдат 4300, а не один или два, с точки зрения синтаксиса принципиально ничего не меняется. Но, когда я попробовала уточнить этот момент в суде, Гришанина заявила, что она настаивает на своих выводах. Подобных ошибок там море. И от них зависела жизнь человека.
T-invariant совместно с центром CITRUS ведут проект «Хроники преследования ученых», в котором мониторят случаи административных и уголовных дел в отношении ученых и вузовских преподавателей, а также случаи нарушения их академических прав и свобод. Есть своя карточка и у Светланы Друговейко-Должанской.
Просто мнение, дискредитация или ошибочные факты?
T-i: Я вижу много дел о дискредитации армии. Порой эти дела заведены из-за высказываний, где вообще нет слов «армия», «вооруженные силы», «солдаты» и т.д. Значит ли, что под «дискредитацией вооруженных сил» можно понимать почти любое высказывание? Это «резиновая» статья?
СД-Д: Дело не в статье. Закон написан профессиональными юристами, которые хорошо понимают, что стоит за теми или иными терминами. А вот те, кто его применяет, превращают законы в то самое дышло, которое «куда повернешь, туда и вышло». Недавно читала новость про человека, который написал на снегу: «Нет войне», — его обвинили по статье о дискредитации армии. Конечно, это просто пацифистский лозунг. Никакой дискредитации армии в нем нет.
T-i: А где с точки зрения лингвистической экспертизы проходит грань между фактом (в том числе ошибочным) и дискредитацией армии?
СД-Д: Для лингвистов это четкая граница. Дискредитация — это приведение фактов и аргументов, подрывающих доверие к кому-либо или чему-либо, умаляющих чей-нибудь авторитет. Лингвистика — это наука, и у нее есть не только теория, но и методика исследований.
И в лингвистической экспертизе, которая опирается на устоявшуюся методику, критически важным является отграничение интенции «дискредитация» от интенций «критика», «размежевание», «разоблачение», «анализ негативный», «оценивание негативное».
Если я говорю, что такой-то человек вор, это может быть проверено, и, если это сообщение не соответствует правде, оно может быть признано дискредитирующим. С фразой о том, что «погибло столько-то солдат», так не получится. На войне гибнут люди, это факт, не подвергающийся сомнению.
T-i: А где в практической лингвистике проходит грань между выражением мнения и сообщением о факте?
СД-Д: Тут нет единого мнения. Но большинство экспертов сходятся на том, что выражение мнения сопровождается специальными маркерами «по моему мнению», «я думаю», «мне кажется». Это не всегда так, есть нюансы. Конечно, фраза «4300 солдат погибли» — это не мнение, а изложение факта. Другое дело, что в статье о дискредитации говорится о заведомо ложной информации. Это очень важный нюанс. Получается, что обвинение должно было доказать, что Скочиленко точно заранее было известно, что погибло другое количество солдат.
Товарищеские суды или назад в 1937-й год
T-i: Решение о вашем увольнении принято на заседании этической комиссии. Профессор Новикова (профессор БелГУ, этическая комиссия вуза уволила ее после четырех комментариев в соцсети ВКонтакте — прим. ред.), когда рассказывала о заседании похожей комиссии по ее поводу, сравнила это мероприятие с товарищескими судами 1937-го года.
Как это проходило в вашем случае?
СД-Д: Да ровно также. Почетные профессора, которые участвуют в работе этической комиссии, пришли на заседание с уже готовым решением. Поэтому меня они спрашивали не затем, чтобы что-то понять, а только для получения доказательств собственной правоты. Например, они меня спрашивали, неужели я не понимаю, что защита наняла меня только потому, что им была известна моя позиция. Это какое-то дремучие мировоззрение, уверенность, что, например, убийцу и насильника адвокат защищать не должен. Потом, когда адвокат обращается ко мне с просьбой сделать экспертизу, я всегда прошу сначала показать мне тексты, чтобы заранее сообщить, каков будет вывод. Так что, если бы я увидела признаки дискредитации, при всем моем сочувствии к обвиняемой, я бы вынуждена была это признать. Я бы честно сказала адвокату, что написать нужного ему заключения я не могу. Так делается всегда, даже в менее резонансных делах, например, в договоре об алиментах.
T-i: Получается, вас судили на этой комиссии коллеги, которые вас хорошо знали?
СД-Д: Нет. В состав комиссии входит 12 почетных профессоров университета, из которых на собрании присутствовали только пять. И ни с кем из них я не знакома.
T-i: А для решения этой комиссии не нужно большинство голосов?
СД-Д: Если честно, я вообще не знаю ее юридического статуса. Протокол никакой не велся. Но было сказано, что комиссия единогласно признала меня не соответствующей «высокому званию универсанта». На основании этого решения и был создан приказ об увольнении. Я знаю только одного члена этой комиссии — Киру Анатольевну Рогову. Мы с ней очень много работали вместе и хорошо друг друга знаем. Ей 92 года, и она, конечно, на собрании не присутствовала. Более того, члены ее семьи всячески оберегают Киру Анатольевну от информации о произошедшем, о том, что, в том числе и от ее имени, меня уволили из университета.
Такие ценники активисты размещали в российских магазинах в знак протеста против войны в Украине. Фото: Sotavision
«Тотальный диктант» и другие планы
T-i: Что думаете делать дальше? Собираетесь ли вы бороться с незаконным увольнением? Или останется больше времени на науку?
СД-Д: Меня пригласили работать в Институт русского языка имени В. В. Виноградова. Это научная работа. Но параллельно мы с адвокатами подали иск о признании увольнения незаконным.
T-i: Что находится в фокусе вашей научной работы?
СД-Д: Начинала я как историк языка. А сейчас больше внимания уделяю орфографии и пунктуации, становлению и развитию языковых норм.
T-i: А с «Тотальным диктантом» вы планируете продолжить работу? И вы не боитесь, что этот проект утратит свою самостоятельность и свою аутентичную идею, как это произошло с проектом «Бессмертный полк»? Ведь уже были попытки влиять на проект и даже на диктуемые тексты.
СД-Д: Да, конечно, продолжу. Я в «Тотальном диктанте» не сомневаюсь. Он, в отличие от того же «Бессмертного полка», защищен юридически. «Тотальный диктант» зарегистрирован как НКО, никто не имеет права под его именем в другой день, с другим текстом проводить эту акцию.
T-i: Как вам кажется, в чем причина популярности «Тотального диктанта»? Ведь в детстве большинство не любило диктантов.
СД-Д: Причин несколько. Думаю, одна из них в том, что «Тотальный диктант» воспринимается как флешмоб, развлечение. Пришли всей семьей или с друзьями, получили фирменные ручки, магнитики, посмотрели смешные «Хобости», и среди прочего проверили себя. А мне это интересно, в том числе, как филологу. Как специалисту, который размышляет о правописании, о несовершенстве правил. Этот проект позволяет видеть, в каких случаях люди делают ошибки, и понять, почему они их делают.
T-i: Как вам кажется, проект повышает грамотность россиян?
СД-Д: Человек по своей природе ленив. Увидев по телевизору стройную красотку, вы, может быть, и подумаете, что тоже хотите иметь такую фигуру. Но это вовсе не означает, что вы сядете на диету и пойдете в спортзал. Но кто-то изменит жизнь. Так же и с «Тотальным диктантом». Кто-то будет обескуражен результатом и захочет его улучшить. И ведь «Тотальный диктант »предоставляет такую возможность, причем совершенно бесплатно. На сайте «Тотального диктанта» огромное количество курсов, научно-популярных лекций, перед «Тотальным диктантом» проходят оффлайн курсы подготовки. Любознательные люди этим пользуются. К тому же я знаю, по крайней мере, несколько случаев, когда при приеме на работу работодатель просил предоставить результаты «Тотального диктанта».
T-i: И последний вопрос — снова про экспертизу. Не столкнёмся ли мы с проблемой, что эксперты-лингвисты просто будут бояться участвовать в судах, особенно на стороне защиты?
СД-Д: Вообще-то экспертов-лингвистов немного. Несмотря на то, что при моей, теперь уже бывшей, кафедре работает магистратура по юридической лингвистике, куда ежегодно поступают несколько человек. Из них готовят редакторов юридических текстов, создателей таких текстов, и в том числе экспертов, которые могут провести лингвистическую экспертизу. Но действующих экспертов, которые занимаются лингвистической экспертизой регулярно и профессионально, немного, мы все друг друга знаем по именам. Думаю, что в Москве и Санкт-Петербурге нас около 20.
При этом, как говорил адвокат Генри Маркович Резник, юриспруденция буквально подсела на иглу лингвистической экспертизы.
Но из тех, кто работает и кого я знаю, отказываться от этой работы никто не планирует. К тому же у нас есть некоторая специализация, области, где мы себя чувствуем более или менее спокойно в плане своей экспертизы. Например, я предпочитаю не брать дела по экстремизму, не чувствую себя в этой области достаточно уверенно. Нужно отслеживать новые методики именно в этом направлении, как и в любом другом, если ты берешься писать на эту тему экспертизу.
Текст: Юлия Черная
Юлия Черная 8.01.2024