НАСТОЯЩИЙ МАТЕРИАЛ ПРОИЗВЕДЕН, РАСПРОСТРАНЕН И НАПРАВЛЕН ИНОСТРАННЫМ АГЕНТОМ T-INVARIANT, ЛИБО КАСАЕТСЯ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ ИНОСТРАННОГО АГЕНТА T-INVARIANT. 18+
24 февраля 2022 года — дата, которая разделила жизни миллионов людей на до и после. Миллионы украинцев стали беженцами, сотни тысяч россиян были вынуждены уехать из страны, тысячи людей стали политическими узниками. Школы и университеты подверглись вторжению Z-идеологии. Это породило новую российскую реальность, осмыслить которую пытались более 75 социологов, историков, демографов и экономистов, участвовавших в конференции лаборатории «Академические мосты».
Классификация беглецов
Как по прошествии двух лет в сегодняшних условиях продолжают работать исследователи в разных научных дисциплинах, включая как тех, кто уехал, так и тех, кто остается в России? Как удается сохранять свою научную специализацию и реализовывать свои научные интересы в условиях эмиграции для одних и изоляции для других? На эти вопросы попробовали ответить участники круглого стола «Российские преподаватели и ученые по обе стороны границ после 22.02.24».
Чтобы понять, что стало с эмигрировавшими учеными, Николай Петров, приглашенный исследователь в Stiftung Wissenschaft und Politik, поделился с собравшимися результатами исследования, в рамках которого было опрошено около 50 респондентов, живущих в Германии (половина выборки), Великобритании, США, Балканских странах.
Самыми успешными релокантами оказались молодые ученые (аспиранты, молодые кандидаты):
— Они хорошо знают не только иностранные языки, но и иностранную методологию, легко встраиваются в институции, — поясняет Николай Петров. — Они молоды, еще не отягощены семьей, а значит, их не беспокоят бытовые проблемы. Они встроены в глобальный мир и легко перепрофилируются.
Вторая категория — «молодые беглецы», молодежь, которая уехала, убегая или от мобилизации, или от войны. У них не было подготовленного места, где они смогли бы учиться в аспирантуре или работать. Зачастую эта группа срочно выезжала в любые безвизовые страны, откуда они уже искали себе место. У представителей этой группы, как правило, нет долгосрочного контракта. Они перебиваются с одного краткосрочного гранта на другой, порой меняя не только города и университеты, но и страны.
Третья категория — «именитые профессора», ученые с именем, с наработанными связями, на пике карьеры. Им часто помогают зарубежные коллеги. Но это помощь на полгода-год, без перспектив продления контракта. При этом у них семья, а значит, более остро стоят бытовые проблемы. Из-за наработанного капитала им уже трудно менять специализацию, но и найти место по специализации тоже трудно.
Четвертая — «беглецы в возрасте». Это обычно политически активные исследователи, академики, которые столкнулись с административным давлением. Они зачастую вынуждены бежать без подготовленной заранее почвы. У них есть связи и имя. Но обычно у них плохо получается включиться в работу западных университетов или НКО.
Пятая — это переехавшие вместе сотрудники одной команды (Карнеги центр, Сахаровская группа и т.д.). Большой плюс такого переезда — уже имеющийся костяк команды. Но найти новые финансы для работы всей команды сложнее.
Шестая категория — «западники», люди, которые уже давно работали в западных вузах на коротких или среднесрочных контрактах. С одной стороны, им проще: у них уже был опыт работы и жизни за границей. С другой — раньше у них не стоял вопрос врастания в западную академическую жизнь.
Представители всех групп считают, что они сильно выиграли в моральном плане, сменив страну. В профессиональном плане считают себя выигравшими большая часть групп, кроме «беглецов в возрасте» и уехавших команд. В социальном плане не считают себя потерявшими только «западники». Остальным кажется, что они потеряли, и потеряли сильно. В финансовом плане проиграли все группы: никто не чувствует себя финансово более стабильным и обеспеченным.
Николай Петров обратил внимание, что потери одного человека и потери науки в целом часто не совпадают. Переезд специалистов часто приводит или к тому, что человек меняет сферу деятельности полностью, или вынужден сменить темы. От таких действий, по мнению Петрова, каждый конкретный специалист, возможно, выигрывает, но теряет наука в целом. Причем не только российская, которая лишается специалистов, но и западная — потому что лишается аналитических ресурсов в России, которые помогали качественно собирать и анализировать информацию.
Без границ и без аффилиации
Продолжил тему научной эмиграции из России Александр Абашкин, ассоциированный исследователь в Центре Дэвиса, Гарвардский университет, координатор ассоциации Scholars Without Borders. Он рассказал собравшимся о проекте «Ученые без границ». Проект появился буквально через три месяца после начала войны. И изначально он стремился помочь выехать и найти работу ученым из Украины, России и Белоруссии. Особое внимание авторы проекта уделили возможному переезду в страны постсоветского пространства: Среднюю Азию и Кавказ, адаптация к которым гораздо мягче.
Работа по этому направлению почти сразу выявила несколько важных проблем. Например, зарплаты, которые готовы были предлагать вузы, были недостаточны для приезжающих. Это были средние зарплаты профессорского состава соответствующего вуза, но из-за резкого повышения цен на аренду жилья релокантам этой суммы катастрофически не хватало. Кроме того, авторы проекта даже примерно не могли оценить количество ученых, нуждающихся в их помощи. Чтобы лучше понять ситуацию на местах, авторы опросили около трех тысяч ученых (распространить анкету помогали такие известные блогеры, как Екатерина Шульман и Сергей Медведев).
По данным этого опроса 72% уехавших — это специалисты 25-45 лет, 22% — 45-60 лет, на поколение старше 60 лет приходится всего 4%. 60% ученых, участвующих в опросе, работают в области гуманитарных и социальных наук (soft science), 40% опрошенных — в точных науках (hard science). Больше тысячи респондентов имели на момент опроса степень кандидат наук, 168 — докторскую степень, 165 — PhD, многие писали, что они на момент отъезда учились в аспирантуре, но не успели защититься. Среди респондентов оказалось много бывших преподавателей ВШЭ, МГУ, СПбГУ. А значит, можно говорить об отъезде академической элиты.
Помочь ученым можно не только предоставляя вакансию. Сейчас в рамках проекта организуется множество встреч по актуальным для релокантов вопросам. Например, семинары по написанию статей для зарубежных научных журналов, в том числе и от редакторов таких журналов, советы и поддержка при написании резюме и поиску актуальных вакансий, курсы повышения уровня английского языка. Еще одна проблема, с которой помогает проект «Ученые без границ», — проблема отсутствия аффилиации у уехавших ученых. У проекта есть договоренность с целым рядом вузов, которые готовы предоставить свою аффилиацию (но без предоставления зарплаты и реального трудоустройства).
— Мы не исследовательский проект, — подчеркивает Александр Абашкин. — Но мы регулярно проводим опросы в нашем телеграм-канале, что позволяет нам лучше оценивать ситуацию.
Согласно недавним опросам 47% респондентов продолжают работать по специальности, а 31% пришлось оставить научную работу, 13% совмещают работу по специальности с еще какой-то, 9% — работают в смежной области науки. Интересно, что 38% уехавших продолжают общение с оставшимися коллегами только в личной переписке (этот процент совпадает с ответами ученых, находящихся в России). Для 24% общение прервалось (в России считают, что общение с уехавшими коллегами прервалось лишь у 14%), 15% поддерживают связи, но оставшиеся коллеги скрывают это от руководства (среди респондентов в России такой ответ выбрали 28%). 23% поддерживают отношения официально, с ведома руководства (в России ответ — 20%).
«Мне стыдно, что я представитель этой страны»
Тому, как видят ситуацию ученые внутри России, был посвящен доклад Анны Кулешовой, руководителя Social Foresight Group, сооснователя ассоциации Социальные исследователи без границ, председателя Совета по этике научных публикаций.
Как оказалось, значимая часть ее респондентов не отметила радикальных изменений в работе: на них не оказывают прямого давления, научная работа по многим темам по-прежнему возможна, есть достаточное финансирование, к неэтичным поступкам впрямую не принуждают. При этом было отмечено усиление самоцензуры и добровольный отказ от тем, которые потенциально могут нести в себе риски (антивоенные настроения, ЛГБТ и пр.). Но и здесь ученые находят возможность продолжить свои исследования, например, заменив «гендерные исследования» на «мужские и женские исследования» и т.п.
Перемены сильнее ощущаются в крупных столичных вузах, чем в региональных, там чаще наблюдаются увольнения, непродление контрактов и пр. Однако мнения опрошенных ученых расходятся в оценке состояния академического сообщества: часть считает, что оно разрушено, уровень системного доверия резко снизился и у каждого выстаивается свой микромир. Другие же, напротив, говорили, что чувствуют в коллегах единомышленников, которые тоже против войны и тоже приняли решение остаться в стране. Один из респондентов, выбравший остаться в России и продолжить преподавать гуманитарные дисциплины, подчеркивает:
— Есть слой людей, которые остались здесь, которые не ходят с лозунгами по улицам по понятным причинам (с лозунгом далеко не уйдешь). Но эти люди оказывают определенное влияние на свою аудиторию. И это важно. И даже если аудитория идет за такими людьми в крематорий, то доходят они людьми, а не оскотинившимися тварями!
Доступность научной информации у участников опроса пока не вызывает острой тревоги. Для доступа к научным статьям они пользуются Google Scholar, ResearchGate и т.д. В крайнем случае помогают личные связи и письма зарубежным коллегам или соотечественникам, уехавшим за рубеж, с просьбой поделиться последней статьей.
О том, что связи с зарубежными коллегами на индивидуальном уровне сохранились, говорили многие, акцентируя, что часто зарубежные коллеги хорошо различают позиции ректоров, подписавших письмо в поддержку СВО, и мнения конкретных ученых. Многие представители российской академической среды продолжают ездить на зарубежные конференции (нередко в статусе независимого исследователя, если не хотят заявлять российский вуз как место работы). Также популярным направлением международного сотрудничества стали постсоветские и азиатские страны (но в ряде случаев респонденты обращали внимание на имитационный характер подобного сотрудничества). Некоторые прекратили ездить на европейские конференции, мотивируя это тем, что им стыдно:
—Мне стыдно, что я представитель этой страны, я не хочу ловить на себе осуждающие взгляды, пусть их не будет много, но они будут, — приводит Анна слова одного из респондентов.
Отдельный вопрос — как публиковать и цитировать статьи ученых-иноагентов. Нередко высказывалось опасение, что такую публикацию могут в скором времен расценить как влияние иноагента или как пособничество иноагенту, что негативным образом скажется на судьбе журнала/научного коллектива. Беспокоит респондентов и непредсказуемость этого статуса: сегодня ты пишешь статью с коллегой, завтра он или она написали что-то в фб, соавтора объявили иноагентом, а потом вышла совместная статья в печатном виде. Как (и надо ли?) от такого страховаться? При этом многие надеются, что их самих от статуса иноагента может защитить воспитанное еще в советские времена умение говорить эзоповым языком.
Чаще же всего проблемы с публикациями, по мнению опрошенных, возникают со стороны западных вузов, которые не разрешают уехавшим ученым публиковаться в российских научных журналах под новыми аффилиациями или брать коллег с российской аффилиацией в соавторы.
Борис Кнорре, российский религиовед, кандидат философских наук, доцент НИУ ВШЭ и Высшей школы европейских культур РГГУ, считает, что ситуация в российских научных институтах и вузах серьезнее, чем может показаться из выступления Анны. Например, в отчетах по РАНовским грантам могут не зачесть публикации в изданиях «недружественных стран». Кроме того, Борис сам столкнулся с табу на определенную точку зрения, в частности, на критику русской православной церкви. Критический взгляд на церковь не приветствовался еще до 2022: гранты не поддерживались, работы не учитывались:
— Может за это и не наказывают, но такие проекты и не финансируются, а значит, не включаются в академическую деятельность, — заметил Борис.
Подводя итоги круглого стола, его модератор Андрей Яковлев, один из основателей ВШЭ, научный сотрудник Hanse-Wissenschaftskolleg, отметил, что ситуация в гуманитарных и социальных науках отличается от естественных наук. Кроме того, учёный в России до сих пор сильно зависит от позиции руководства конкретного института или вуза. По его наблюдениям, если руководство не стремится к карьерному росту, а стремится сохранить высокий уровень научной продукции, оно закрывает глаза на активные контакты с зарубежными коллегами. В таких институтах с пониманием относятся к отпуску за свой счет и поездкам на конференции за рубеж.
Курс новый — основы старые
То, как изменилось образование за последние два года, обсуждалось на круглом столе «История и современность в новом образовательном пространстве».
Мария Третьякова, старший преподаватель, канд.ист.наук, рассказала о том, как преподают новый для российских вузов курс «Основы российской государственности». Она поделилась своими наблюдениями, чем отчитывались преподаватели на различных мероприятиях по обмену опыта преподавания этого курса.
По данным ВЦИОМа, который изучал отношение к новому предмету среди граждан России, 68% опрошенных считают этот курс важным. Правда, как заметила Мария, скорее всего, часть опрошенных с курсом не знакома. Наиболее скептическое отношение к курсу, согласно этому опросу, у студентов 18-24 лет (лишь 5% считает курс важным)
Исследователь обращает внимание на диковинные (для российских вузов) методы, рекомендуемые в соответствующей методичке: интеллектуальные игры, перформансы, иммерсивные представления, спектакли, конкурсы и т.д. То есть создатели курса старались максимально вовлечь студентов, уйти от традиционной схемы лекция-семинар. Как преподаватели реализовали рекомендации инициаторов создания курса, Мария судит по нескольким десяткам отчетов как отдельных вузов, так и общих конференций. Среди опробованных методов видео и аудиоматериалы, совместный просмотр советских фильмов, походы в музеи и др.
— Самый главный вывод, который можно сделать, — вузы активно стремятся отчитаться о попадании в тренд, — рассказывает Третьякова. — Возникает ощущение, что ради этой цели и затеваются тематические конференции.
Открытым остается вопрос, что на самом деле происходит в аудиториях.
Но, по моему мнению, преподаватели, которые настроены на карьерный рост либо настроенные патриотически, активно воплощают программу в жизнь. Так что, как это часто бывает с любыми курсами, очень много зависит от конкретного преподавателя.
«Нас снова кинули!»
О том, как история становится средством оправдания настоящего, в своем докладе рассказал Константин Пахалюк, канд.полит.наук, аффилированный научный сотрудник программы исследования постсоветских конфликтов (PSCRP) в Центре стратегических исследований Бегин-Садат. По его мнению, история стала одним из ценностных языков российской власти еще с середины 2000-х. И одна из причин использования этого языка — его понятность и доступность. При этом говорить на этом языке можно о чем угодно. С началом СВО ситуация изменилась, власти России перешли от диалога к монологу, в котором, по мнению Пахалюка, наблюдается процесс отчуждения от реальности.
В новых учебниках Константин видит несколько важных принципов, на которых они построены. Во-первых, Россия — всегда государство. История России — это история государства, история государственных органов. Константин обращает внимание, что, когда Путин говорит про Украину, ее он государством не называет, это — «территория». Единый учебник истории, вторя президенту, про события Гражданской войны или революции, которые происходят не на территории современной России, пишет, что они происходят «на национальных окраинах». Получается, в 1919 г. Польша — национальная окраина России!
— В истории государства были правители, были территории и был народ, но никакого общества в новых учебниках нет! Внегосударственное и независимое исключено из истории. В учебнике Мединского только одна иллюстрация про науку — чертеж Циолковского. Нет фотографий из жизни общества. Зато есть 11 разных портретов Сталина, 8 — Ленина, плакаты, картины соцреализма, парадные фото героев различных войн — вот такой визуальный образ эпохи.
Во-вторых, российская власть всегда права. Как пример ученый приводит описание в учебнике сталинского периода 1930-х годов: индустриализация, коллективизация, развитие сельского хозяйства. Репрессиям посвящен маленький параграф: к сожалению, такое было, издержки быстрого роста. А завершается параграф словами: «Даже те, кто был репрессирован, вносили вклад в развитие страны, который ей помог победить в Великой отечественной войне». Пахалюк указывает на параллели в риторике учебника в отношении сталинского времени и позиции власти по отношению к современным россиянам: «Вы можете ничего не делать. Вы — патриоты уже потому, что не уехали!»
Третья сквозная линия в историческом учебнике, отмеченная докладчиком, — жуткая обида на всех.
— В Первой мировой Россия много, много побеждала, а союзники устроили интервенцию, что привело к Гражданской войне, — пересказывает учебник Константин. — Про западную концессию 20-х тоже ничего толком не поясняется. Написано лишь, что юнкерс не выполнял свои обязательства. (В 1923 году немецкая компания Junkers получила на 30 лет в концессию завод «Руссо-Балт» в Филях, обязавшись наладить выпуск 300 самолетов в год. За три года компания создала всего около 100 самолетов Ю-20 и Ю-21, непригодных для боевого применения. Концессия была ликвидирована, но оставленные чертежи позволили СССР наладить выпуск своих самолетов — прим.ред.) Нас снова кинули! И так практически вся история.
Не менее предвзято в учебнике прописан раздел Польши перед Второй мировой войной. В издании она появляется только в 20-е годы, про которые написано, что Польша аннексировала западную Украину и западную Беларусь. Через несколько параграфов читатели узнают, что Сталин вернул эти территории.
— Однако Львов никогда не был частью Российской империи, — отмечает докладчик. — Как же мы его «вернули»?
А самые трагические и нелицеприятные страницы советской истории, такие, как репрессии или раскулачивание, в учебнике ограничены скупыми фактами или полумифологизацией. Многое из этого верно и для вузовских учебников по «Основам российской государственности». В одном из них, например, про Екатеринбург сказано, что это город с богатой историей: коптяковская культура, Аркаим, Ермак и Кыштымская катастрофа. Казалось бы, это никак не связанные исторические события, но при такой подаче все они, по мнению Константина, воспринимаются полумифологически, одинаково далекими от школьника или студента.
Не видит ученый большого плюса и в, казалось бы, призывающих к размышлениям вопросах «Что вы думаете о…». В учебнике нет ни одного факта, который бы побудил к альтернативному мнению.
«Мы не субъектны!»
Сергей Чернышов, канд.ист.наук, независимый исследователь, создатель и бывший директор Новоколледжа начал свой доклад с философского вопроса «Формирует ли школа общество (и тогда она субъектна) или общество формирует школу (и тогда у нас к школе вопросов быть не может)?»
Учителя, которые преподают «Разговоры о важном» и выстраивают детей буквой Z, по опыту Сергея, объясняют себе свое поведение просто: мы люди маленькие, от нас ничего не зависит, мы несубъектны и находимся под гнетом. Но при этом, как отмечает докладчик, где именно начинается система гнета, ему никто рассказать не смог. Зам.директора давит или сам «под гнетом»? А директор? Сергей напомнил, что на мемориале Дахау на пяти языках написана цитата Теодора Адорно «Невозможность повторения Аушвица должна быть главным требованием для всякого образования». Сергей признался, что именно поэтому два года назад он ждал от школы субъектности.
— Тогда мне казалось, что вся наша школа построена на имитации, очковтирательстве, что из киселя кулак не сложить, — говорит он. — Оценить масштаб эволюции, который прошла российская школа, можно по конкретным примерам. Когда в апреле 2022 года томские журналисты выяснили, что по школам распространяется единая методичка «Разговоров о важном», это была федеральная сенсация, а департамент образования Томской области вынужден был оправдываться. Это было как-то стыдливо и неловко. Сейчас этого никто не стыдиться, ректоры ведущих вузов подписали все нужные письма в начале марта — ни у кого даже глаз не дергается!
У докладчика сложилось впечатление, что у российской системы образования вообще нет никакого стержня, что она готова буквально на все.
— Если завтра сказать учителям, что детей надо закалывать вилами, единственный вопрос, который у них возникнет: «Вилы с собой приносить или выдадут?» — говорит Чернышов.
— Почему они это делают? Вероятно, ради карьеры. В Новосибирской области неприметный учитель съездил в Донбасс и стал директором крупного колледжа. А нынешний министр образования Мария Жафярова, назначенная в 2023 году, раньше была куратором региона на Донбасе, «подшефного» Новосибирской области, сама много раз ездила на оккупированные территории и организовывала стажировки учителей из «ДНР» в Новосибирске.
Как еще одну возможную причину докладчик допускает ресентимент: учителя наконец-то почувствовали себя нужными государству. По всем опросам (официальным и неофициальным) учителя в России — носители довольно традиционалистской патерналистской идеологии, в которой если не конкретно тема войны, то идея активизации воспитательной работы и пропаганда «традиционных ценностей» — безусловное благо. Но окончательного ответа на это «почему» у докладчика нет.
О влиянии СВО на студентов и школьников за два года войны Чернышов нашел только одно исследование. Доктор социологических наук Владимир Смирнов с командой опросили 1400 человек из 15 университетов России. Большинству опрошенных студентов была безразлична тема СВО. Второй вывод в исследовании — снижение доверия к государству. И третий вывод — СВО привела к резкой поляризации молодежи, студенты или резко за, или резко против. Сам Сергей из исследования сделал вывод, что пропаганда СВО в вузах не повлияла на мировоззрение студенческой молодежи напрямую (и в этом она — очковтирательство), но совершенно точно сработала, поскольку студенты стали об этом думать и поляризироваться на этом фоне.
О том, что ждет российские школы после окончания войны, можно судить по истории послевоенной Германии. Там школа, как отмечает Сергей, тоже не стала драйвером изменений: период нацистской диктатуры либо замалчивался, либо подавался, как давно прошедшее прошлое, которое школьников напрямую не касается. Только в 1973 году по инициативе федерального канцлера ФРГ была начата работа с исторической памятью. Причем начата издалека. Первой темой для конкурса исторических проектов школьников была выбрана революция 1848 года, затем ноябрьская революция 1918. И только в 1980 году немецким школьникам была предложена тема «Повседневная жизнь во время нацистского режима до Второй мировой войны». Этот пример задает временные рамки ликвидации последствий вторжения Z-идеологии в образовательное пространство России.
«Зиговать лучше всего с дивана»
Евгений Насыров, заместитель главного редактора T-invariant, рассказал о трех примерах z-движения в университетах. Студенческое z-движение в МГУ собирает деньги на амуницию, дроны, техническое снаряжение для группы «ПТСР Team». Участники движения доводят купленные машины «до ума» и отвозят на линию фронта. Во главе организации стоят брат и сестра Андрей и Мария Трутневы, дети зампреда правительства РФ Юрия Трутнева, и, по мнению Евгения, университет в данном случае не столько инициирует движение, сколько не мешает активистам.
Гораздо активнее участвует в жизни студенческого z-движения «Белый ворон» НИУ ВШЭ. Как официальная студенческая организация «Белый ворон» участвует в грантовых конкурсах, семинарах, поездках и пр.
Еще одной характерной инициативой стала попытка создать z-организацию «Русский дом РУДН» Дмитрием Сидоровым, членом семьи высокопоставленных дипломатов и телеком-элиты. Но пока она ничем не закончилась. Устав бороться с родным вузом, Дмитрий присоединился к движению «Белый ворон» и возглавляет там внешние связи.
— Изучая эти кейсы и сведения из других вузов, мы пришли к выводу, что измерить реальный уровень поддержки студентами z-идеологии сложно, — признается Евгений.
— На веб-страницах большинства университетов нет никаких материалов на тему войны или поддержки фронта. Раз в месяц они вымучивают из себя классическую триаду «сети-свечи-письма», чем и отчитываются. Самые умелые, например, Тольяттинский госуниверситет или уже упомянутый МГУ, крафтят старые автомобили, превращая их в «бронебуханки». Уверен, среди студентов есть те, кто видит в таких акциях возможность быстрого карьерного роста. Но предполагаю, что большинство студентов воспринимают СВО как что-то, не имеющее отношения к их жизни.
Дмитрий Дубровский (CISRUS), комментируя выступление Евгения Насырова, обратил внимание, что свои русские дома есть у многих университетов.
— Они, разумеется, националисты, консерваторы, православные, у них своя бурная патриотическая повестка с восстановлением имен настоящих героев России, но там, насколько я вижу, ничего нет про текущую войну, — замечает Дмитрий. — Получается, есть какая-то, пусть и не очень бурная, патриотическая жизнь, но при этом это не z-патриотизм.
В июле 2023 Юрий Трутнев выступил с инициативой создать в каждом университете патриотическое движение под угрозой увольнения проректоров по воспитательной работе. На взгляд Евгения Насырова, это скорее свидетельствует о пассивности вузов и отсутствии интереса к z-движениям. Но в дальнейшем, как считает Евгений, российскую высшую школу ждет увеличение включенности студентов в z-движение. Подросло новое поколение, которое Евгений называет «поколением Шамана». Их формирование пришлось на «лютые годы пропаганды». Чтобы они стали z-патриотами, государству, по мнению Насырова, достаточно выполнить несколько условий. Не объявлять мобилизации («зиговать лучше всего с дивана»), привлекать как можно более широкие массы (к работе на оккупированных территориях, к участию в различных конференциях, например, в этом году в Мариуполе будет Международная конференция по общественным и социальным наукам) и использовать естественный интерес молодежи к новым технологиям (активно поощряя появление кружков управления дронами, можно легко получить необходимое число операторов дронов, которых при необходимости будет легко призвать в армию).
Вот почему, по мнению Насырова, важно пытаться заранее ответить на вопрос, какой может стать Россия при поколении, которое никогда не жило без Путина.
Завершая конференцию, Александр Кукалев, сотрудник Берлинского института системной биологии, член команды лаборатории «Академические мосты», отметил, что, изучая новую социальную реальность России, важно помнить, что ее нельзя считать нормой, нельзя к ней привыкать. И академическая рефлексия — это один из самых надежных способов ее трезвой оценки.
Текст: Юлия Черная
Юлия Черная 22.04.2024