НАСТОЯЩИЙ МАТЕРИАЛ ПРОИЗВЕДЕН, РАСПРОСТРАНЕН И НАПРАВЛЕН ИНОСТРАННЫМ АГЕНТОМ T-INVARIANT, ЛИБО КАСАЕТСЯ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ ИНОСТРАННОГО АГЕНТА T-INVARIANT. 18+
В сегодняшней России адвокатская защита обвиняемых по политическим мотивам имеет мало эффекта. И всё же, по оценкам основателя «Первого отдела» юриста Ивана Павлова, сотни адвокатов продолжают бороться за права своих подзащитных, обвинённых по статьям о государственной измене, оправдании терроризма, дискредитации российской армии. 10 июля в пражском клубе «Будет толк» прошёл показ документального фильма Маши Новиковой «Россия против адвокатов». После мероприятия Иван Павлов при участии редактора «Медиазоны» Дмитрия Трещанина обсудили со зрителями роль адвокатуры в условиях репрессивного государства.
Адвокат Михаил Беньяш, главный герой фильма «Россия против адвокатов», защищает политических активистов, блогеров и «отказников». В октябре 2022 года его объявили «иностранным агентом» и возбудили в его отношении уголовное дело. Режиссер фильма Маша Новикова более трёх лет документировала повседневную работу Беньяша и других правозащитников, живущих в условиях политического прессинга. Многие из участников фильма с тех пор покинули страну, но те, кто остались, считают, что важны каждое действие и каждый голос в защиту жертв политических репрессий.
Адвокат Михаил Беньяш в кадре фильма «Россия против адвокатов». Фото: Facebook
6 причин продолжать работу
— Адвокатура в большинстве политических случаев — это сейчас паллиативная помощь, — такими словами открыл дискуссию после показа редактор «Медиазоны» Дмитрий Трещанин. — Как им не поехать кукухой и при этом сохранить свою профессиональную гордость?
Дмитрий Трещанин, редактор «Медиазоны». Фото: https://echofm.online
Юрист Иван Павлов, основатель правозащитной организации «Первый отдел» подчеркнул: несмотря на то, что адвокаты, по сути, лишены возможности защитить обвиняемых по политическим делам от репрессий, они продолжают работать и считают это важным. Почему? Для лучшего понимания этого вопроса, Павлов предложил зрителям устроить совместный брейншторм и взаимно вдохновить друг друга.
Адвокат Иван Павлов. Фото: https://www.advgazeta.ru
Причина 1. Фиксация злоупотреблений. Если зло происходит в темноте, его не видно. Поэтому его надо фиксировать, чтобы задавать границы. Адвокаты — профессиональные свидетели преступлений, которые происходят в России.
Иван Павлов: Мы можем квалифицировать каждую преступную акцию, которую совершает режим. Когда-нибудь адвокаты, действующие сегодня, будут выступать в качестве свидетелей обвинения. И это важно не только для международных процессов. У нас на сегодняшний день достаточно проработанное законодательство, чтобы самостоятельно справиться с этой незамысловатой задачей суда над всей этой военной чекистской хунтой, которая захватила всю страну в заложники и держит уже больше 25 лет, и упечь их всех за решётку на пожизненное. Они сами напринимали все эти законы.
Причина 2. Эмоциональная помощь. Очень важна психологическая поддержка.
ИП: Паллиативная помощь — разве это не важно? Это *** как [очень] важно. Есть настоящие специалисты по паллиативной помощи. А тут адвокат рядом, понимаете? Вот человеку светит двадцатка. И он один. А рядом адвокат, который может и приобнять, и платочек дать, и слезы вытереть, и похлопать по плечу, поговорить по душам в следственном изоляторе. Разве это не важно?
Дмитрий Трещанин и Иван Павлов выступают в пражском клубе «Будет толк». Фото: Марина Штейнберг
Причина 3. Связь с миром. Иногда адвокат — единственное окно на свободу, как это было с Навальным, например, а теперь со многими другими.
ИП: В делах, в которых я участвовал (а это лефортовские дела, где самый высокий уровень государственной безопасности), человека намеренно помещают в условия информационной блокады. Он находится в неведении о том, что происходит за стенами одиночной камеры, куда его на две недели помещают на так называемый «карантин», да ещё и на первом этаже. У всех в камер стоит телевизор, но на первом этаже антенна ничего не ловит. И у него в камере нет ничего кроме «Русского радио», вообще никакой информации. Только следователь, охранник и инспектор СИЗО, который выводит его на прогулку раз в день. Причём ведёт его по коридору так, чтобы никто его не увидел, и он никого не увидел. В этих условиях адвокат — единственный, кто может прорвать эту информационную блокаду, рассказать, что близкие, знакомые заключённого беспокоятся о нем, что они всё предпринимают для того, чтобы его освободить. И его друзья тоже хотят знать, что он чувствует. И адвокат — тот человек, который может донести его мысли и чувства на волю.
Причина 4. Скорейшая реабилитация. После падения режима начнется процесс реабилитации людей, которые сейчас находятся в тюрьме. Если у них есть адвокаты, это ускорит выход на свободу.
ИП: Молодых коллег, продолжающих работать в России, я ориентирую на то, чтобы оставлять следы своей юридической работы.
Ты пишешь ходатайство на 30 страниц, а тебе на страничку отказ. Руки опускаются. Но это не спринтерская дистанция. Мы бежим вдолгую. Мрак закончится, людей начнут реабилитировать. Тех подзащитных, у которых адвокаты добросовестно работали и оставляли следы в материалах дела, реабилитируют в первую очередь. Ворота тюрьмы никогда не будут открыты для всех сразу. Будут разбираться.
Это будет юридический процесс нормального правового государства. Поэтому надо продолжать работать, чтобы твой подзащитный при первой возможности был реабилитирован и освобожден.
Причина 5. Поддержание статуса профессии. Нужно сохранить профессию, институт адвокатуры, профессиональные навыки и их носителей, которые станут основой новой адвокатуры.
ИП: Сейчас надо кому-то «греть» профессию в России, чтобы не терялись навыки. Чтобы институт не был окончательно скомпрометирован, разрушен. Чтобы оставались люди, на основе которых потом можно было бы построить новую адвокатуру прекрасной России будущего. Вот это важно. Такие люди должны оставаться в России и работать по делам, где соприкосновение с государством идет по самым чувствительным для режима темам, то есть, по антивоенным и правозащитным делам, где человек пытается сопротивляться всему тому, что мы наблюдаем сейчас в России. Наша задача, задача адвокатов, которые уехали, — оказывать всяческую помощь тем коллегам, которые остаются.
При этом понятно, что адвокаты подходят иногда к красной линии. Ну, вот подошёл ты к этой красной линии — хорошо бы, конечно, погулять вдоль неё, да? Погулял, но не пересекай. Мы не должны становиться лёгкой добычей. Потому что, ну, мы не политики, мы — рабочие лошадки. Какой был бы смысл, если бы адвокат Беньяш сел в тюрьму? Он [в фильме] кичился, говорил: «Я лучше сяду, я не уеду». Но если бы сел, то оттягивал бы на себя ресурсы правозащитников. Или какой смысл, если я бы сел, а не уехал из России в свое время? Мы должны оставаться в строю, пускай дистанционно, но продолжать эту работу и приближать тот день, когда сможем вернуться и построить нормальное правовое государство. Вот это — самое важное, что могут делать сейчас те адвокаты, которые уехали.
Иван Павлов в клубе «Будет толк». Фото: Марина Штейнберг
К сожалению, многие коллеги не почувствовали, где проходит красная черта: это не всегда удаётся. Например, адвокаты Навального: посадили тех, которые уже год не работали в деле. И все равно власть припомнила им это. Вообще чекистская машина очень инертная. У меня есть дело, где уже все было ясно, был повод для возбуждения уголовного дела, а подзащитного продолжали разрабатывать в оперативном плане. Этот маховик оперативной работы вращался в течение нескольких лет до того, как человека арестовали. В таких условиях трудно почувствовать, когда ты подошел к красной черте и не пора ли тебе уезжать. Но, такая уж у нас работа. Никто не говорил, что будет легко.
Причина 6. Использование окна возможностей. Адвокат всегда должен был быть наготове. Окна возможностей появляются даже сейчас, и адвокат должен ими воспользоваться, чтобы спасти жертву от Левиафана.
ИП: Недавно в нашей практике произошло следующее. Человека должны были закрыть по обвинению в государственной измене. Были карусельные аресты, человека постоянно держали в спецприемнике под надуманными предлогами: якобы где-то он выражался нецензурно или за мелкое хулиганство. Суды назначают ему административные аресты, а в это время оперативники ФСБ готовят возбуждение уголовного дела. И тут появилось окно возможностей: забыли продлить один раз срок ареста. Человек вышел на свободу. И на следующий день мы смогли его вытащить из России. Разве это не повод для того, чтобы сказать, что адвокаты должны продолжать делать свое дело?
Интервью-сессия после показа
T-invariant: В фильме показан случай, когда молодой человек отказался писать заявление о помиловании, а адвокат его поддержал. Как вы считаете, это было правильно с точки зрения молодого человека и адвоката?
ИП: С точки зрения молодого человека, он решил свой судьбоносный вопрос. Понимаете, адвокаты должны решать юридические вопросы. Они не должны решать судьбоносные вопросы.
У меня был под защитой 75-летний физик Виктор Викторович Кудрявцев, обвиняемый в государственной измене. Сидел в Лефортово, и через шесть месяцев содержания под стражей следователь, оставшись с ним один на один, сказал ему: «Хочешь под домашний арест? Мы тебе изменим меру пресечения. Увидишься с внуками. А взамен мы заключим сделку — досудебное соглашение о сотрудничестве. Тебе надо всего лишь признать вину и дать показания на своего ученика». Вот такой библейский грех был предложен в обмен на относительную свободу и на послабление дальнейшего наказания. Сказали: «Накажем не очень строго: так у тебя от 12 до 20 лет, а получишь шесть». Встретившись со мной в следственном изоляторе, этот 75-летний человек спросил, что ему делать.
Физик Виктор Кудрявцев в зале суда. Фото: https://www.vedomosti.ru
Я говорю: «Если задать мне юридический вопрос, я на него отвечу. Но это вопрос о том, как дальше жить со своим решением. Увидеть внуков, но взять грех на душу. Или остаться самим собой, достоинства своего не принизить, но быть в следственном изоляторе. Это вопрос о судьбе, а я — не Господь Бог для того, чтобы давать тут советы». У него была ночь на раздумья. На следующий день мы вместе были у следователя. И он сказал: «Ну, я ещё посижу».
Мы его освободили. Через полгода он вышел: заставили следствие изменить ему меру пресечения. Потом дело вообще было приостановлено. [В.В. Кудрявцев скончался в 2021 году. — T-i.]
Это был пример 75-летнего человека, а вот пример 25-летнего. Иван Сафронов, которому впаяли 22 года лишения свободы. А ему ведь предлагали: «Ты журналист, нам нужны твои источники. Ты сам нам не нужен. Выдашь источники, получишь очень легкое наказание, и все будет хорошо». И тоже был разговор: как быть, как поступить? Человек выбрал остаться в профессии, потому что он понимал, что, если выдаст источники, может всё что угодно произойти, но коллеги по цеху вряд ли его примут обратно. Всё равно люди сидят пожизненно, то есть пока есть жизнь у этого режима. И наша задача, всех тех, кто уехал, приближать его конец. И тем, кто ещё там остаётся, конечно, опаснее. Но нам бояться уже нельзя. Хотя обстановка не вдохновляющая ни здесь, ни там. Да и средства массовой информации не помогают.
Справка
Иван Сафронов был журналистом газеты «Коммерсантъ», специализирующимся на космической тематике. На следующий день после ареста Виктора Кудрявцева он (в соавторстве) опубликовал об этом подробную заметку. Сам Виктор Кудрявцев, работая ведущим научным сотрудником ЦНИИмаша, в 2017 году подписывал открытое письмо В.В. Путину с просьбой о помиловании Владимира Лапыгина, другого учёного того же института, осужденного за госизмену в 2016 году. (Текст письма с подписями публиковался журналисткой Зоей Световой в социальной сети ВК и сохранился в Архиве интернета). Также в Архиве сохранено с сайта «Эха Москвы» описание, как фабриковалось дело Лапыгина.) Лапыгина освободили по УДО в 2020 году в возрасте 79 лет. Защищавший Ивана Сафронова адвокат Иван Павлов в сентябре 2021 года был вынужден уехать из России из-за угрозы уголовного преследования. Сменивший его адвокат Дмитрий Талантов, 20 лет занимавший пост президента адвокатской палаты Удмуртии, в июне 2022 года был арестован по статье о «военных фейках» и вот уже два года содержится в СИЗО.
Журналист Иван Сафронов в зале суда. Фото: https://www.vedomosti.ru
T-i: Мы наблюдаем в последнее время поток дел против учёных-естественников. С чем это связано?
ИП: Я занимался делами, где учёных обвиняли в государственной измене. Это такая традиция, скрепа что ли. И как обвиняли раньше двух-трех учёных в год, так и сейчас ничего не поменялось: два-три новых учёных обвиняются в госизмене ежегодно.
Дмитрий Трещанин: Скорее меняются «модные темы», по которым обвиняются.
Вопрос из зала: Зачем обвинять учёных?
ИП: Хороший вопрос. Путин как-то сказал, что наши разработки в сфере гиперзвука — самые передовые и их надо защищать. Кто-то в ФСБ услышал это. И тут же — план, статистика, палочная система. Находятся международные проекты, которые бурно развивались в медведевское время. Берут такой проект и смотрят: ага, вот российский научно-исследовательский институт, который был частью международного проекта. А с другой стороны было, например, Европейское космическое агентство. О! Иностранцы! Остаётся всего лишь найти участника этого проекта с российской стороны, который что-то отправлял иностранцам. Разумеется, находят. Потому что у учёных вся почта хранится на корпоративных ящиках, либо вообще на Яндексе, Мейл.ру или отдельном почтовом сервере РАН с официальными мейлами. Чекистам остается просто найти учёного, гражданина России старшего поколения, который хорошо владеет языками и отвечал за перевод научного отчета на английский язык. Или они находят учёного, с почты которого отчёт отправлялся на зарубежный почтовый ящик, — этого достаточно для того, чтобы вменить ему государственную измену в форме шпионажа или в форме выдачи государственной тайны. Потому что найти гостайну сейчас в тех отчётах никаких проблем не составляет несмотря на то, что этот учёный 10 лет назад приносил все эти отчёты на специальные комиссии в своем институте. В комиссиях заседает руководство этого института, и оно должно было решать, можно ли этот отчет отправлять, есть ли там гостайна или нету. И, конечно, у всех были заключения, что тогда никакой гостайны комиссии не находили. Но, несмотря на это, учёного сажают, потому что он передал информацию, и тем самым совершил преступление.
Справка
Ещё в 2020 году «Мемориал» в обзоре преследований учёных отмечал: «Все учёные для спецслужб заведомо подозрительные люди. И посадить их просто, потому что ход следствия составляет государственную тайну, а суды проходят в закрытом режиме. … Ещё одна закономерность: уголовные дела ФСБ заводит преимущественно на учёных пожилого возраста, имеющих большой опыт, объездивших за свою карьеру полмира и действительно имеющих обширные связи и контакты в международном сообществе. Старики-учёные — самая удобная добыча для ФСБ».
T-i: То есть, если коротко, это способ для чекистов сделать себе карьеру?
ИП: Карьеру делают очень многие, да. В основном оперативники, которые растут на этих делах. Эти дела всё-таки штучные. Сейчас их стало много. А в свое время бывало десять, иногда пятнадцать дел. В прошлом году было возбуждено около сотни таких дел.
«Без адвокатов было бы совсем всё кисло»
ДТ: Отдельный вопрос по поводу адвокатуры и бесполезности средств массовой информации. Раньше адвокатура была гораздо публичнее. Сейчас по многим делам адвокаты и некоторые правозащитные организации (не буду их называть) всё чаще стараются решать вопросы непублично. Не привлекают даже ту прессу, которая понимает, о чем можно писать, а о чём нет.
ИП: Публичность и раньше не всегда помогала. Были случаи, когда я своей команде мог объявить режим полнейшего молчания. Потому что знал, что сейчас любое лишнее сказанное слово может сорвать положительное решение, которого я ожидал для своего подзащитного. И это срабатывало. Вы ведь понимаете, почему раньше публичность ещё работала? Потому что у людей были элементы совести: им было стыдно совершать гадость на глазах у широкой публики, и поэтому они, конечно, её совершали, но им было неприятно, и они старались как-то минимизировать её последствия. Потом наступило время, когда им стало совершенно фиолетово, когда говоришь: «Вы нарушаете права человека!» А они: «Ну да, нарушаем. Мы же власть, мы можем». А с началом войны всё стало гораздо брутальнее, наоборот: «Чем больше мы нарушаем, тем лучше, потому что мы — власть. Мы — русский мир». Но, когда публичность переставала работать, работала ещё ирония, которую мы иногда включали для того, чтобы показать, что власть принимает глупые решения, которые выглядят смешно и по-идиотски. И это было самое больное для власти.
ДТ: Я думаю, чтобы был считан сарказам, он должен быть где-то написан, понимаешь? А они настолько себя чувствуют сейчас властителями информационного пространства, что уверены, что эту иронию просто никто не воспримет.
ИП: Мне кажется, что они используют силу своих оппонентов, наших либеральных, свободных средств массовой информации. Тех, которые мы поддерживаем.
Cегодня основная сила средств массовой информации идет на закошмаривание аудитории: по «Первому каналу» вы не увидите никогда никаких новостей о том, что кого-то признали иностранными агентами или кого-то посадили. Об этом рассказывают наши «Дождь», «Медиазона», «Медуза», «Радио Свобода» — все те, кого мы читаем и любим. И мы сами кошмаримся от этого. И мне кажется, тем самым режим достигает какой-то цели.
ДТ: Я бы хотел вернуться чуть назад. На самом деле произошла ещё одна большая профессиональная трагедия. У нас был институт свободных политических медиа, у нас был великолепный институт адвокатуры, но у нас не сложилось независимое правосудие. Это оказалось слишком сложно: гражданское общество его не потянуло. Ты говоришь сейчас о сохранении адвокатской профессии, но, мне кажется, история глубже. Почему, собственно, не получилось независимого суда? На «РИА Новости» как-то был великолепный заголовок: «Крым мог бы обеспечить шпротами половину России, но нет сырья и кадров». Как ты смотришь на своих коллег: есть ли сырьё и кадры для обеспечения правосудием хотя бы половины России?
ИП: К сожалению, не всё так хорошо было в нашей профессии и в довоенное время. Поскольку корпорация вобрала в себя все недостатки, которые есть и в других институтах. В адвокатуре тоже есть проблема с демократизацией, потому что адвокатские чиновники, которые руководят адвокатурой, — это каста несменяемых. Они засели там, как клещи в здоровом организме, и не хотят вылезать. Мало того, они уже начинают по наследству передавать свои полномочия. Потому что стоит передать на сторону — как это в некоторых палатах все-таки иногда происходит — и сразу обнаруживаются коррупционные явления. Федеральная палата адвокатов собирает колоссальные деньги со взносов. Она могла бы быть хорошим инструментом, лоббирующим законы, расширяющие права адвокатов. (Любая корпорация должна ставить перед собой цель защиты прав ее членов. Никакой другой задачи у неё и нет.) Но она постоянно сдает позиции. Адвокатам становится всё хуже и хуже, а чиновникам всё лучше и лучше. И, конечно, война оказала колоссальное влияние на возможность повернуть адвокатуру в правильное русло. Мы с Беньяшем и с другими коллегами делали пражский клуб на базе CEELI Institute. Cтроили коммьюнити, к нам приезжали адвокаты, мы ездили с гастролями практически по всей России: рассказывали о том, как адвокаты могут защищать свои права, как они могут вдохновлять органы адвокатского самоуправления участвовать в защите прав. И кое-что у нас получалось, но не хватает людей.
Справка
К 2020 году «Диссернет» проверил диссертации 37% российских судей, имеющих учёную степень (таких насчитывалось тогда 343 человека). Из этих диссертаций более половины (68 из 128) содержали «некорректные заимствования», то есть будущие судьи выдавали чужой текст за собственный. И хотя эта цифра может быть иной в среде адвокатов или других юристов, она все же характеризует уровень деформации этики и правосознания в юридической среде. Хорошей иллюстрацией этого положения дел служит дело 2013 года, когда двое московских судей подали иск «о защите чести и достоинства» к «Новой газете» и журналу The New Times, написавших об обнаруженных «Диссернетом» совпадениях в текстах их диссертаций. Обиженным судьям другие судьи в двух судах присудили суммарную компенсацию 1,5 млн руб., отказавшись даже приобщить к делу тексты диссертаций для ознакомления с ними. Лишь после решения Верховного суда дело было пересмотрено и истцы получили отказ.
16% всех списанных диссертаций, защищенных в России, приходится на юриспруденцию. Иллюстрация: Диссернет
ДТ: Вопрос не про количество, а, скорее, про качество. Среда существует. Когда Карина Москаленко говорит в фильме о том, что «мы неадекватные», я же знаю, что существует точно больше сотни «неадекватных» адвокатов в России. Это много, я считаю.
ИП: В России 80 тысяч адвокатов на 145 миллионов человек. Таких, как мы с Кариной и сочувствующих, не больше тысячи. Но это люди, которые занимаются правозащитными делами. Они сейчас вынуждены делать это очень тихо, потому что насмотрелись ужасов: дело Павлова, дело Беньяша, дела других адвокатов, которые сидят. Конечно, адвокатов тоже можно запугать. Если кого-то целенаправленно кошмарить, то рано или поздно человек испугается. И адвокаты тоже люди и в итоге решают: «Если нельзя говорить, значит, я буду молчать, если нельзя о деле рассказывать, я буду молчать. Буду работать только в суде». Но без них было бы совсем всё кисло. Адвокаты сейчас — это, кроме всего прочего, источник информации о том, что происходит в России за закрытыми дверями залов судебных заседаний. Потому что большинство дел сейчас закрываются.
Посмотрите недавнее дело Беркович. Стоило прокурорам закончить свою работу — представление доказательств обвинений — как процесс закрыли. И теперь пускай работают адвокаты. Общество практически ничего не узнало бы, если бы не связи адвокатов, которые работают там, с адвокатами, которые находятся здесь, на свободе.
Мы на своём птичьем языке можем добыть какую-то информацию, рафинировать её до такой степени, чтобы не подставлять коллег, которые остаются внутри России, и довести её до сведения общественности. Это тоже задача сегодняшней российской адвокатуры. Она сейчас проживает самые худшие времена, которые, надеюсь, скоро закончатся.
Текст: Марина Штейнберг
Марина Штейнберг 26.07.2024